Жан Эшноз - Гринвичский меридиан

— Хорошенькое начало, — сконфуженно пробормотал он.

— Держитесь от казуаров подальше, — сказал Арбогаст, — они не терпят чужих. К счастью, их можно есть. Так что это очень кстати, время обедать.

Они развели костер и поджарили мясо птицы.

— Тяжело было осваиваться здесь? — спросил Селмер за едой.

— В детстве, — ответил Арбогаст, — я прочел «Уолдена» [6] Имеется в виду книга американского писателя Генри Дэвида Торо (1817—1862) «Уолден, или Жизнь в лесу». и «Швейцарского Робинзона». Кое-что оттуда я запомнил, и это мне частично помогло.

Закончив трапезу, они перенесли остатки казуара на муравейник и, вернувшись к потухшему костру, разлеглись в тени бутылочных деревьев. С минутку они поболтали о том о сем, потом их одолела дрема, и они проспали на сытый желудок добрый час. Селмер открыл глаза первым.

— Ну так что будем делать? — спросил он, встряхнувшись.

Арбогаст вынырнул из сна и приподнялся на локте.

— А что нужно делать? Вам здесь не нравится?

— Да нет, очень нравится, — ответил Селмер, — просто я думал... Ну не знаю...

Арбогаст растянулся на траве и с минутку помолчал.

— Можно, например, пойти искупаться, — сказал он наконец. — Тут неподалеку есть небольшой песчаный пляжик. Хотите?

— А другого ничего делать не нужно?

— Я лично ничего такого не вижу.

Искупавшись, они полежали, обсыхая под солнышком, на больших махровых полотенцах, которые Арбогаст принес из ближайшего к пляжу блокгауза. Он протирал уголком полотенца свои черные очки, которые снимал перед плаваньем, и близоруко щурился, глядя на волны. Потом коротко усмехнулся.

— Настоящие каникулы, верно?

— Да, настоящие каникулы, — признал Тео.

Они провели на пляже весь день, потом дружно встали и зашагали на запад. С первого же дня они почти все делали вместе, сообща. Селмер с ходу принял все предложения Арбогаста, затем, слегка освоившись с обстановкой, начал выдвигать свои собственные, которые Арбогаст принимал столь же охотно. Словом, все шло прекрасно. Естественно, сначала Арбогасту не понравилось, что ему присылают кого-то в помощь. Он боялся, что новичок окажется чересчур усердным, чересчур рьяным в выполнении задачи, поставленной Карье, и разовьет здесь бурную деятельность. Человек с желтыми волосами, которому доверили оборону острова, вовсю пользовался предоставленной ему свободой, чтобы жить тут единственным способом, каким, по его мнению, возможно было жить на таком почти необитаемом клочке суши, относясь притом к своим обязанностям, к вышестоящему начальству, к соседям в замке и вообще ко всей этой ситуации с полнейшим и высокомернейшим презрением. Остров интересовал его лишь как поле для игры, и он развлекался, окутывая свои действия покровом тайны и принципиально передавая еженедельные короткие рапорты через Тристано или Джозефа крайне сухо и торопливо, хотя подготовка сообщений все же вынуждала его собирать — или измышлять — какую-то информацию. Очень скоро он убедился, что Тео Селмер не намерен противоречить его минималистской концепции труда.

Когда они подошли к западному блокгаузу, день уже клонился к вечеру и багровое солнце готовилось нырнуть в океан на глазах у зрителей. Арбогаст вошел в блокгауз и вернулся с небольшим магнитофоном и коробкой катушек.

— Камерная музыка, — объявил он, — больше всего подходит к закатам.

Он выбрал квартет Шуберта и вставил катушку в магнитофон. Это был небольшой итальянский магнитофончик скверного качества, из белой пластмассы, с разноцветными клавишами, придававшими ему вид детской игрушки. Арбогаст нажал на зеленую клавишу. Из магнитофона полилась медленная, слегка расплывчатая музыка; низкая мощность аппарата не позволяла различать отдельные партии инструментов, однако, несмотря на плавающий звук, в целом квартет звучал вполне адекватно.

— Звук довольно скверный, — сказал Арбогаст, — но, чтобы создать настроение, мне хватает.

Они наблюдали, как светило приближается к своему отражению в воде, сливается с ним, сплющивается и тает; вот оно уже исчезло, и его последние лучи блеснули из-за горизонта, с другой стороны земной сферы, и тут же угасли. Настал промежуточный миг между днем и ночью, или, как говорят французы, между собакой и волком — неустойчивый миг, безучастная, ускользающая метаморфоза света. Казалось, пространство суживалось и сгущалось, словно загоняя людей и предметы в какой-то темный коридор, слишком узкий для них, и все же его невозможно было избежать, и приходилось волей-неволей вступать в этот тесный проход — чисто абстрактный, воплощенный в отрезке времени, против которого бессмысленно бороться, которое нельзя ни увидеть, ни потрогать, ни взять, ни оттолкнуть.