Давид Маркиш - Другой

— Каких ногтей? — спросил Мика Гольдштейн.

— Китайских, — разъяснил Карп. — По доступным ценам.

— Теперь всё из Китая везут, — внесла ясность Белла. — В Москву легче всего завозить, а оттуда уже к нам.

— Но почему же именно ногти? — заинтересованно спросил Мика. — Почему не что-нибудь другое? Например, женьшень? Или в этой Рамле пытают всех подряд и ногти выдирают?

— У вас в Москве все такие отсталые, — снисходительно усмехнулась Белла, — или ты один? Какие ещё пытки? Девушки наращивают свои родные ногти, приклеивают такие разноцветные протезики из специальной пластмассы — зелёные, чёрные, сиреневые. И в эти протезики вставляют камушки — брильянтики, изумрудики, рубинчики. Камушки, конечно, фальшивые — но никто ведь и не утверждает.

— В Китае чемодан таких ногтей с камнями — гроши, — вернулся к беседе музыкальный критик, — а у нас в Рамле целое состояние. Вот и считайте…

— И что дальше? — спросил Мика.

— Завозим чемодан в Москву, — принялся развивать тему Карп, — без налогов, как вы понимаете. А потом переправляем к нам, уже по частям. Едут же подходящие люди каждый день! Один возьмёт коробочку, другой — пакетик…

— А почему не везти прямо из Китая? — задал наивный вопрос Мика Гольдштейн.

— Поймают на таможне, — с твёрдой уверенностью сказала Белла. — У нас тут все евреи, это тебе не Москва.

— Главное — получать ногти в Москве, — подвёл итог Карп. — А потом уже пойдёт как по маслу.

— А я-то что должен делать? — спросил Мика у практичной Беллы.

— Всё организовать в Москве, — пояснила Белла. — Заказ, приёмку. Ты обеспечиваешь поставку, мы — сбыт.

— В Рамле, — добавил музыкальный критик, как видно, для точности.

Потягивали остывший чай, жевали коржики.

— Я не смогу, — сказал, наконец, Мика Гольдштейн. — Просто не потяну. Это не для меня.

— Я тоже думал, что не для меня, — искренне вздохнул музыкальный Ефим Карп. — Оказалось, что для меня.

— Лучше я приищу кого-нибудь по этой части, — предложил Мика. — У нас в Москве их хоть пруд пруди.

Карпы призадумались. Не хотелось отдавать верное дело в случайные руки.

— А религия не запрещает ногтями торговать? — пришлёпнув ладонь к тому месту на макушке, которое отведено у евреев для кипы, осторожно осведомился Мика Гольдштейн. — В синагоге что скажут?

— Ничего не скажут, — досадливо отмахнулась Белла. — Торговать никому не запрещается. Тебе, кстати, тоже. — Она, похоже, обиделась на отказ бывшего мужа от участия в операции «ногти».

Ефим Карп, напротив, решению гостя не огорчился и не расстроился ничуть: не Мика — так кто-нибудь другой непременно отыщется. Как видно, извилистый ход судьбы научил его смотреть на вещи с неистребимым оптимизмом; действительно, в недавнем прошлом, в Москве, он зарабатывал на хлеб унылым трудом на поле музыкальной критики и ни наяву, ни даже во сне представить себе не мог, что вскоре наденет на голову ермолку и ради прокормления тела и души пойдёт в религиозную семинарию для русскоязычных израильтян. Однако всё именно так и случилось, и Фима о московской музыкально-критической работе почти что и не вспоминал, а настоящее своё положение принимал с благодарностью.

— А вы на последних выборах за кого голосовали? — спросил Карп, любивший покалякать о политике.

— Ни за кого я не голосовал, — не задержался с ответом Мика Гольдштейн. — Теперь у нас это можно.

— Голосовать — надо! — выставив указательный палец наподобие пистолетного ствола, назидательно произнёс Ефим Карп. — Я, например, голосовал за религиозную партию.

— Я, может, тоже проголосовал бы за религиозную партию, — с сомнением в голосе сказал Мика, — но у нас, как вы помните, нет никакой религиозной партии.

— В России живёт миллион евреев, — скал Карп, — включая скрытых. Пора уже создать еврейскую религиозную партию.

— Только этого нам не хватало! — в сердцах махнул рукой Мика Гольдштейн, и мальчик Ваня с интересом уставился на отца. — Нас никто пока не трогает, вон наши даже трамвай хотят перенести из Марьиной Рощи, чтоб там не ездили по субботам. Зачем нам еврейская партия?

— Чтоб участвовать в политическом процессе, — твёрдо сказал Карп. — Без этого нельзя почувствовать себя полноценным гражданином.

— Мы один раз уже почувствовали, — покачивая головой, как еврей на молитве, сказал Мика. — В семнадцатом году. И куда это завело?

Разговор принимал политический характер, и Карп подобрался, готовясь дать отпор.