Джорджо Бассани - Сад Финци-Контини

Миколь, в тот вечер в ее комнате, задала мне тот же самый вопрос. Она спросила: «А на что ты рассчитывал? Что мы объявим о помолвке?» Я задохнулся. Мне нечего было ответить ей тогда и нечего было ответить сейчас отцу.

— А почему бы и нет? — все же сказал я и посмотрел на него.

Он покачал головой:

— Ты думаешь, что я тебя не понимаю? Мне тоже очень нравится эта девушка. Она мне всегда нравилась, еще когда она была совсем маленькой… и спускалась в синагоге за благословением к своему отцу. Изящная, красивая (даже слишком, к сожалению), умная, живая… Но же-нить-ся! — последнее слово он произнес почти по слогам, глядя на меня большими глазами. — Сделать предложение, потом жениться… Но давай оставим в стороне всю эту романтику, лунный свет и прочее, ведь чтобы жениться, надо иметь профессию, работу, вот и скажи мне… Я полагаю, что ты не рассчитываешь в будущей семейной жизни ни на мою помощь (я все равно не смогу помогать тебе, я имею в виду содержать тебя и твою семью), ни тем более на помощь ее семьи. Конечно, я совершенно уверен, что за этой девушкой дадут прекрасное приданое. Но я не думаю, что ты…

— Оставь приданое в покое. Если бы мы любили друг друга, ты думаешь, приданое имело бы значение?

— Ты прав, — согласился отец. — Ты совершенно прав. Я тоже, когда в одиннадцатом году сделал маме предложение, не думал об этих вещах. Но и времена были другие. В будущее можно было смотреть с определенной уверенностью. Хотя это самое будущее и оказалось совсем не таким радостным, как мы мечтали, — мы поженились в пятнадцатом году, ты ведь знаешь, когда война уже началась, и я сразу же ушел добровольцем… Общество тогда было другим. Это было общество, которое гарантировало… Кроме того, я получил диплом врача, а ты…

— Что я?

— Ты медицинскому факультету предпочел филологический. Ты ведь помнишь, когда нужно было решать, я тебе никоим образом не мешал. Тебе это нравилось, ты об этом мечтал, мы оба, ты и я, выполнили свои долг: ты выбрал свой собственный путь, а я тебе не мешал. Но теперь? Даже если бы ты стремился к университетской карьере…

Я покачал головой.

— Тогда это еще хуже! — продолжал он. — Гораздо хуже! Конечно же ничто, даже сейчас, не может помешать тебе продолжить самостоятельные научные исследования, может быть, однажды обстоятельства изменятся и перед тобой откроется творческий путь литературного критика… такой, как у Эдоардо Скарфольо, Винченцо Морелло, Уго Ойетти, или даже… почему бы и нет, писателя или, — тут он улыбнулся, — поэта… Но именно поэтому, как мог ты, когда тебе только двадцать три года, когда перед тобой еще столько нерешенных проблем, как ты мог думать о женитьбе, о том, чтобы создать семью?

Он говорил о моей будущей литературной карьере как о прекрасной и манящей мечте, которая не может воплотиться во что-нибудь конкретное, реальное. Он говорил о ней, как будто мы оба уже умерли и откуда-то из бесконечного пространства и времени обсуждаем жизнь, все события в моей и его жизнь, которые могли произойти, но так и не произошли. «Могут ли договориться Гитлер и Сталин?» — спросил я себя в этот момент. И ответил: «Да, весьма вероятно, что они договорятся».

— Но даже если мы оставим все это в стороне, — продолжал мой отец, — и это, и еще массу вещей, позволишь ли ты мне высказаться откровенно, дать тебе дружеский совет?

— Конечно, говори.

— Я прекрасно понимаю, что, когда человек, особенно в твоем возрасте, теряет голову из-за девушки, он не способен трезво рассуждать… Я также прекрасно понимаю, что ты с твоим незаурядным характером… и не подумай… когда два года назад этот несчастный доктор Фадигати…

С тех пор как Фадигати не стало, мы дома о нем не упоминали. Какое отношение имел к этому Фадигати? Я посмотрел на отца недоуменно.

— Дай мне сказать! — заторопился он. — Твой темперамент (я думаю, что ты унаследовал его от бабушки Фанни), твой темперамент… ты слишком чувствителен и никогда не удовлетворяешься тем, что имеешь, ты всегда чего-то ищешь… — Он не закончил. Жестом он дал понять, что говорит о каком-то идеальном мире, о химерах. — Прости меня, — снова заговорил он, — но Финци-Контини, они не подходят нам… они не для нас… Женившись на девушке из такой семьи, ты рано или поздно пожалеешь… Да, да, — настойчиво повторил он, торопясь высказаться и опасаясь моих возражений, — я никогда не скрывал своего мнения, ты знаешь, как я всегда к ним относился. Они не такие, как мы… они не похожи на евреев. Ах да, я знаю, Миколь тебе и нравилась как раз поэтому… потому, что она всегда была на ступеньку выше нас, по крайней мере на социальной лестнице. Но послушай меня, лучше, если все так и кончится. Недаром говорят: «Жену и быка не бери издалека». А она как раз издалека, даже если ты так не думаешь. Очень издалека.