Однако ж после одного случая и я встревожился. Мы уважали твою личную жизнь, никогда не открывали ящики и шкафы, где могли храниться вещи, не предназначенные для наших глаз, но как-то раз мама, на беду, щеткой нечаянно столкнула на пол твой старый настольный шкафчик, несколько ящичков выпало, и содержимое рассыпалось по полу. В одном из ящичков лежал пластиковый пакетик с запиской, гласившей, что «в любой момент времени около двух с половиной килограммов меня приходится на отмершую кожу. Вот немножко меня от 14.06.1987 г.», рядом лежали лоскутки белой кожи, вероятно с подошвы. В другом ящике — еще один пакетик с запиской: «Сейчас во мне нет ни одной молекулы того меня, каким я был примерно девять лет назад, а еще через девять лет не сохранится ни одной молекулы того меня, каков я сейчас. Вот немножко меня от 29.09.1987 г.» — и рядом обстриженные ногти. И прочее в таком же духе. Ты сохранил прядки волос, бровей, пуха на подбородке, лобковые волосы, кусочки желто-бурой ушной серы, все в маленьких прозрачных пакетиках, с желтыми записками в одну-две короткие фразы.
Совершенно неожиданно наткнуться на подобные вещи — все равно что угодить в триллер. В разоблачительную сцену, когда становится ясно, что некий персонаж фильма совсем не тот, кем ты все время его считал, и пусть мы не испытали шока, но побледнели и посерьезнели, читая это множество записок. Мы ничего не говорили, даже посмотреть друг на друга боялись, Бог весть почему — может, в глубине души не желали понимать, что с тобой происходит, и знали: тревога в глазах другого лишит нас возможности внушить себе, что все в полном порядке.
С той минуты мама окончательно уверовала, что у тебя проблемы с психикой, и ужасно нервничала, когда мы заговорили с тобой об этом. То умоляла тебя пойти к психологу, то прибегала к угрозам. Ты не получишь денег на курсы автовождения, о которых мы говорили, твердила она, и уж во всяком случае не поедешь в Роскилле. А что плохого в том, что я кладу прядки своих волос в пакетик, ты-то приклеиваешь свои фотографии в альбом? — спросил ты. Ведь, в сущности, это одно и то же. Да, но ногти, Давид? — воскликнула мама. А чем ногти хуже волос? — спросил ты. То и другое — остатки моего тела, частицы меня, каким я был в то или иное время.
Поделать я ничего не мог, но мне казалось, ты хорошо защищался, по крайней мере, вполне непринужденно и разумно, так что я после этого разговора все же немного успокоился. Впоследствии я порой ловил себя на мысли, что меня тогда прямо-таки затягивало в твою вселенную, что границы нормальности, как я ее понимал, все больше смещались и что я все больше соглашался с тобой. Тем не менее я не успокоился, пока, по настоянию мамы, не навестил вместе с нею матерей Юна и Силье, чтобы обсудить положение и прикинуть, можно ли что-то сделать, как-то предотвратить полное сумасшествие.
На Грету, мать Юна, мамин рассказ большого впечатления не произвел. Она притворилась испуганной, спросила, будто в шоке: Что ты говоришь? Какой ужас! — но потому только, что думала, мы ждем от нее именно этого, я сразу понял, когда увидел ее реакцию на плохо скрытую ухмылку Юнова брата, сидевшего в глубине комнаты. Аккурат когда мама особенно распалилась, я заметил, как он переглянулся с матерью и Грете пришлось сделать над собой усилие, чтобы не рассмеяться. Они явно считали маму истеричкой и не то что не испугались, а фактически злорадствовали по поводу случившегося. Немного спустя, кстати, преподавательница религии донесла, что слыхала в городе, в кафе, как Грета рассказывала подругам, будто ты, как она выразилась, «буксуешь в развитии». С напускным огорчением и озабоченностью твердила, что сделает все возможное, чтобы впредь оградить Юна от тебя, но главным образом разглагольствовала про маму: Да уж, не все в жизни сладко, и у Берит тоже, хоть она и вышла за священника, может, они и воображают, будто лучше нас, но на самом-то деле ничего подобного.
Оддрун Скиве, мать Силье, наш рассказ вообще не огорчил, даже наоборот. Вот здорово! — сказала она, когда мы сообщили о находках в твоем шкафчике. По-моему, вы гордиться должны, что ваш сын не желает быть стадной овцой, во всяком случае, я лично горжусь Силье, она способна думать самостоятельно и не боится этого; собственно, мы могли бы заранее догадаться, что она так скажет, каждый ведь знал, что она старательно изображает из себя этакую художественную натуру с альтернативным взглядом на всё и вся. К примеру, когда ее спрашивали, она всегда говорила, что трудится на ниве культуры и искусства, но работала всего-навсего в кафе Дома культуры, и, если не считать, что она продавала художественные постеры и билеты на всевозможные тамошние мероприятия, работа ее, по сути, ничем не отличалась от работы в кафе «Ремы» или «Домуса». По слухам, ее интерес к искусству и культуре, собственно, был лишь фасадом, частью спектакля, предназначенного сделать ее алкоголизм более приемлемым и чуть менее постыдным. Вроде как несколько более оправданно ходить с осоловелыми глазами и обвислыми, покрасневшими щеками, если ты человек богемный и трудишься на ниве искусства и культуры, а не обыкновенный работяга из кафе, как говорила преподавательница религии.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу