Карл Тиллер - Замыкая круг

— Привет! Ну, наконец-то! — говорит Эйлерт, смотрит на нее, сияя от радости, она старается улыбнуться в ответ, но безуспешно, уголки губ ползут вниз, она готова расплакаться, Эйлерт говорил, они больше года не виделись, с тех самых пор, как он заболел, не удивительно, если она заплачет; секунду-другую девушка стоит, смотрит на Эйлерта, потом скользящей походкой входит в палату, но даже в походке сквозит печаль, руки висят, такое впечатление, будто ею управляют на расстоянии. Она подходит к нему, обнимает, кладет подбородок ему на плечо, обхватывает руками широкую спину, так они стоят некоторое время, покачиваясь взад-вперед, и она вправду начинает плакать, узкие плечи вздрагивают, лицо утыкается Эйлерту в плечо.

— Ну будет, будет! — говорит Эйлерт. — Успокойся!

Оба так и стоят, покачиваясь. Эйлерт гладит дочку по спине, утешает, а она плачет навзрыд.

— Папа, — всхлипывает она, — папочка…

— Ну будет, будет, — повторяет Эйлерт.

Проходит несколько секунд.

— Ты сердишься на меня? — вдруг спрашивает она. Шмыгает носом, чуть отстраняется от его плеча, делает шажок назад, лицо у нее измученное, искаженное тревогой, она смотрит на отца с мольбой.

— Сержусь? С какой стати? — спрашивает Эйлерт. Хмурится, делает вид, будто не понимает, к чему она клонит, но в голосе неправдоподобно много изумления, он определенно не сердится, но прекрасно понимает, о чем она думает и что имеет в виду, я вижу по нему и слышу.

— Ну, потому что я раньше не приехала, — говорит она, глотая слезы.

— Что ты, милая! — говорит Эйлерт. Поднимает брови, открывает рот, старается принять еще более удивленный вид.

— Я должна была приехать сразу, как только узнала, что у тебя рак, — всхлипывает она.

Все с тем же удивленным выражением на лице он секунду-другую смотрит на нее, покачивая головой:

— Не говори глупости, Хелена. — Он коротко смеется, делает вид, будто это до того нелепо, что поневоле вызывает смех, хотя думал-то он так же, как дочь, я вижу, он размышлял о том, приедет ли она к нему, однако пытается представить все так, будто услыхал что-то невообразимое. Она пока молчит, старается перехватить его взгляд, но безуспешно, лицо у нее кривится, глаза закрываются, она опять обнимает его, впивается пальцами в широкую спину, прижимается к нему, утыкается лицом в плечо и горько плачет, всхлипывает:

— Да, мне надо было сразу приехать, как только мама сообщила по телефону, что ты заболел, а теперь у нас почти не осталось времени…

При этих словах Эйлерт чуть вздергивает подбородок, глубоко втягивает воздух, стоит и смотрит в пространство круглыми, полными отчаяния глазами, кажется, он тоже вот-вот заплачет, уголки рта подрагивают, но он с усилием сглатывает слезы, берет себя в руки.

— Хелена, голубушка, тебе же надо было думать об учебе, — говорит он.

— В таких обстоятельствах учеба не имеет значения, — всхлипывает она.

— Послушай! — В голосе Эйлерта вдруг сквозит отеческая строгость. — Не говори так, я бы рассердился, если б ты из-за меня забросила учебу, совесть бы меня замучила. — Он упорно оправдывает ее выбор, избавляет от угрызений совести, чтобы она смогла вновь уехать, когда его не станет, а она плачет и плачет, просто потому, что совершенно убита горем, и потому, что, слыша его слова, испытывает облегчение. А я сижу, смотрю на них и чувствую, как меня одолевает растроганность, ведь в самом деле трогательно видеть, какую силу выказывает Эйлерт, быть свидетелем такой любви.

— Вдобавок еще не факт, что вы скоро от меня отделаетесь, — продолжает Эйлерт, — я такой же выносливый и упорный, как ты, знаешь ли. — Он тихонько смеется, вроде как умудряется пошутить в этой непростой ситуации.

— Ох, папа, — говорит дочь, и оба умолкают, стоят обнявшись, большой, толстый Эйлерт и его хрупкая дочка, обнимают друг друга, а я все сижу и смотрю на них, две-три секунды, потом сглатываю комок в горле и перевожу взгляд на свою койку, не хочу быть невежливым, настырным, осторожно приподнимаюсь на койке, надо оставить их наедине, пусть немного успокоятся, побудут одни. Я откидываю одеяло, медленно спускаю ноги с постели, съезжаю немножко вперед, ставлю ноги на пол, встаю, осторожно, чтобы не разбередить операционный шов. Наклоняюсь вперед, задвигаю занавеску возле койки, беру голубые, полосатые пижамные штаны, висящие на стуле, сажусь и натягиваю их на ноги, встаю затем не сразу, сижу, стараюсь отдышаться, меня быстро одолевает одышка, ни на что нет сил. Проходит несколько секунд, я поднимаю руку, кладу на голову, последние остатки волос исчезли, пожалуй, несколько месяцев назад, но на ощупь по-прежнему странно, вроде как кладешь ладонь на голую коленку. Я быстро бросаю взгляд на Эйлерта и его дочку, они по-прежнему стоят обнявшись, он тихонько покачивает ее из стороны в сторону, не говорит ни слова. Еще несколько секунд — я опираюсь рукой на ночной столик, встаю с тихим вздохом, сую ноги в тапки, опять отодвигаю занавеску и иду к двери.