Туве Янссон - Честная игра

— Тот, кто рождается охотником, — объясняла она, — естественно, вызывает особенное восхищение, этот тип людей считается отважным и даже опасным. Понимаешь, это тот, кто ставит на карту все, тот, кто может осмелиться на то, чего не смеют другое. Разве я не права?

Юнна продолжала строгать тонкую щепку, которой скрепляют петли невода, и, помолчав, заметила, что, вероятно, существуют все эти три разновидности, но чаще всего это смешение всех трех. Или же всех девяноста пяти или сколько там…

— Да, да, но есть все-таки типичный образ того, кого можно назвать охотником, и эти люди такими уж рождаются.

— Кстати, о чайках, — заметила Юнна, — ты помнишь ту, что сломала крыло и каждый день с трудом приползала к нашему крыльцу? Думаю, ты была садовницей, когда пыталась утешить, давая ей корм, который она даже не в силах была есть? И что произошло: я ударила сачком, которым ловят щук, по голове птицы, когда ты была за домом, ну а потом… все было кончено ударом молотка. Я уверена, чайка была битком набита червями. То, что уже уничтожено, залатать нельзя. Вообще-то ты испытала облегчение. Ты восхищалась мной. Так ты говорила.

— Ну да, — призналась Мари, — но это в любом случае совсем другая история, это неудачный пример…

— Есть случаи, — произнесла, не слушая, Юнна, — есть случаи, когда естественное отсутствие точки зрения единственно верно. Как было в тот раз, когда несколько типов причалили к берегу в дурацкой пластиковой лодке, фиолетовой какой-то, и они перестреляли бы всех наших птиц, прежде чем им успели помешать! Эти типы были просто омерзительны, но это ничего не меняет. Вспоминаешь?

— Да, помню!

— Вот видишь. Ну да, я спустилась к берегу и сказала то, что думала. Никакого эффекта. Они просто-напросто высмеяли меня и стали шататься по острову с ружьями.

— Это было ужасно! — согласилась Мари.

— Да, ужасно! И тогда я подумала, что как раз теперь единственно правильно и справедливо — пробить дыру в их лодке, это может послужить им уроком, не правда ли? Несколько дыр по ватерлинии [21] Линия на борту, до которой судно погружается в воду (голл. морск.). , бах!

— Но как они добрались домой?! — воскликнула Мари.

— Они вычерпывали воду. А может, у них была с собой ветошь, чтобы заткнуть дыру.

Юнна и Мари какое-то время сидели молча.

— Странно! — сказала Мари. — Говоришь, это было в прошлом году?

— Да. Или годом раньше. И лодка была лиловая. Нет, фиолетовая!

— Но ты абсолютно уверена, что пробила дыру, или ты только думала об этом?

Юнна поднялась и поставила грязную посуду, оставшуюся после обеда, под кровать. А потом сказала:

— Возможно, только подумала… Но все предельно ясно. Тебе надо понять, что нападающий необходим всегда. Тот, кто нападает, когда никто другой не осмеливается на это. Чтобы защитить…

— Ха-ха! — вскричала Мари. — Ты умеешь заставить меня согласиться с тем, что не имеет к делу никакого отношения! Во всяком случае, ты думаешь, что стрелять весело! В ночь на Ивана Купалу ты изрешетила пулями всю трубу летней баньки, и с тех пор она вечно дымила. Я хоть слово об этом сказала?! Нет! Но теперь позволь мне сказать тебе раз и навсегда, что я ненавижу этот пистолет!

Мари взяла ведро с помоями и вышла.

Немного погодя она вернулась.

— Юнна! Они опять здесь. Эти, на фиолетовой пластиковой лодке. Ты не можешь спуститься к берегу и поговорить с ними?

— Если они рискнут, — ответила Юнна. — Но может, они приплыли, чтобы извиниться. Может, у них с собой вода. Или дрова. Подожди, я пойду погляжу.

Когда Юнна успела пройти полдороги по прибрежному лугу, Мари бегом догнала ее.

— Возьми это, — сказала она. — Ведь никогда не знаешь наверняка.

И она протянула Юнне револьвер.

Лето успело войти в июнь. Юнна все переходила от окна к окну, переходила не спеша и, думая, что это незаметно, стучала по барометру, выходила на склон холма, на мыс и снова, войдя в дом, роняла какие-то слова о делах, что не были как следует выполнены, и ругала чаек, которые кричали и спаривались, как проклятые, и высказывала свою точку зрения на местное радио с его самой идиотской программой, например, о дилетантах, выставлявших свои картины и воображавших, будто они — Господь Бог и пуп земли.

Мари ничего не говорила, да и что она могла сказать…

В конце концов Юнна пустилась во все тяжкие, она, словно баррикаду, выстроила целую теорию против своей профессии с ее вечными муками; с помощью маленьких, тонко отшлифованных инструментов она начала мастерить разные изысканные мелочи из дерева, которые выходили все меньше и меньше, все красивее и красивее. Она плавала на западные острова, чтобы отыскать нужную корягу в лесу, бродила кругом по берегу и собирала выброшенные волной на сушу необычные куски древесины, необычные по форме, такие, что могли подать идею, и все вместе приводилось в порядок на столярном верстаке, складывалось в равные кучки… меньшие, большие… Каждый отшлифованный морем обломок дерева, который так и норовит помешать тебе создавать картины.