Павел Хюлле - Мерседес-Бенц

, а все остальное — как сегодня: тормоза, сцепление, газ. — Верно, — согласился я, обмакивая кусочек печенья в кофе, — но сегодня первый техосмотр проходят после пятнадцати тысяч километров, а тогда автомобилист буквально не расставался с инструкцией, разве что сразу переписывал ее себе в блокнот; вот, к примеру, — принялся я перечислять по порядку, — в той «сто семидесятой» модели следовало каждые пятьсот километров проверять натяжение ремня привода вентилятора, затем уровень масла и охлаждающей жидкости, наконец, тормоза у каждого колеса, а после каждых полутора тысяч километров — менять моторное масло, чистить сетки воздушного фильтра, смазывать рычаги сцепления, тормоза и газа, доливать масло в резервуар центральной смазки, каждые четыре с половиной тысячи километров — снимать и чистить фильтр горючего, осматривать карбюратор, проверять тягу подсоса, регулировать клапана двигателя, кроме того, каждые семь с половиной тысяч километров — менять масло в коробке передач и масляный фильтр, смазывать кожухи подшипников передних колес, а каждые пятнадцать тысяч километров — промывать систему охлаждения, смазывать передние рессоры и устанавливать тормозные колодки с соответствующим люфтом, не говоря уже о том, что каждые сто тысяч километров цилиндры приходилось шлифовать. — Хватит, — сказала панна Цивле, под мурлыканье Ярека откладывая ложку и ставя тарелку на стол, — он бы еще послушал, — она обернулась ко мне, — но не станем вас мучить, укол сделан, суп съеден, поехали вниз, к остановке. — Нет, прошу вас, не стоит, — возразил я, — это не так далеко, я сам дойду. — Вы заплатили за час езды, — решительно запротестовала она, — надо закончить урок, я только посажу брата читать, и едем. — Может, отработаем эти двадцать минут в следующий раз, — меня вовсе не тянуло за руль, — а сегодня я уж пойду? — Хорошо, тогда я прогуляюсь с вами до магазина, — сдалась она, — только поставлю ему книжку. — И вот, дорогой пан Богумил, спустя несколько минут мы с панной Цивле уже шагали вниз по аллейке между садовыми участками, ганзейские башни костелов становились все меньше, пока, наконец, не скрылись вовсе, но не о них я думал, спускаясь вдоль кладбищенской ограды и очередных домиков с сараями, которые, судя по телевизионным антеннам, жестяным трубам, курятникам и пристройкам, были отнюдь не летними беседками, а постоянным жильем, так вот, не о костелах Главного и Старого города [16] Районы Гданьска. я размышлял, а о людях, у которых тут, должно быть, зимой замерзает в кране вода, дымят печки, протекают крыши и перегорают пробки, о людях, которые живут здесь, среди деревьев и зелени, словно на крыше города, вовсе не будучи олимпийцами. — Что вы молчите? — спросила панна Цивле. — Как пешком, так уж и сказать нечего? — Отчего же? — пожал я плечами. — Просто теперь мне хочется слушать, а не говорить. — Вы потрясены, — деловито заметила она, — таких районов по нашему телевидению не увидишь, впрочем, рекламировать тут у нас нечего, разве что воздух, но его в продажу пока еще не пустили, — улыбнулась она собственным словам, — а когда пустят, выстроят дома для тех, у кого тугой кошелек. — Так и закончились, пан Богумил, наша прогулка и наша беседа, панна Цивле отправилась в магазин, а я шагал дальше, до самых Варшавских Повстанцев, где пожарники теперь разрезали сцепившиеся машины, а пробка тем временем все увеличивалась, и, должен вам сказать, это было красиво — снопы искр, летевшие, подобно Волосам Вероники [17] Созвездие Северного полушария. , из-под вращающихся дисков, — до такой степени красиво, что я замедлил шаг и вопреки своим принципам затесался в густую толпу зевак, всякий раз буквально постанывавшую от восторга при виде «скорой», которая увозила очередного извлеченного из этих жестяных зарослей водителя, а я все не мог прийти в себя и успокоиться, но не из-за несчастных, которых укладывали на носилки и развозили по больницам, а вспоминая то, что увидал в окошко деревянного сарая, когда стоял в садике панны Цивле: вот она подвозит брата к окну, на высоте его глаз устанавливает книгу на подставку, напоминающую музыкальный пюпитр, затем надевает Яреку на шею что-то вроде ошейника с лапкой на пружине; потрясенный, я наблюдал, как ее близнец-калека поднимает голову, захватывает губами металлическую лапку и с помощью этого приспособления без особого труда листает книгу взад-вперед, в поисках места, на котором остановился, пораженный, я смотрел, как он на мгновение задумывается: — Это я уже читал или еще нет? — как переворачиваем своей «указкой» страницы ваших, дорогой пан Богумил, рассказов, находит, наконец, нужный фрагмент, выпускает изо рта лапку и, улыбаясь во весь рот, принимается за чтение, в то время как панна Цивле готовится к выходу, поправляет перед висящим на стенке зеркальцем едва заметный макияж, собираясь, как я уже вам писал, спуститься вместе со мной вниз, в магазинчик у границы садовых участков. Да, я был взволнован, подсмотрев интимную минуту их жизни, без сомнения повторявшуюся множество раз и ставшую обыденностью, и взволнован тем, что, отпрянув от окна — панна Цивле уже заканчивала макияж, — отпрянув, видимо, лишь ради того, чтобы случайно наступить на крошечный зеленый кустик, растопыренное, спрятавшееся между вьюнком и крыжовником растеньице, и, в смущении сделав шаг назад, я заметил такие же растения, причудливо рассаженные в хорошо освещенных, а главное, хорошо укрытых от соседского глаза местах — зарослях смородины, маленьких прогалинках между обнаглевшими сорняками, а также среди стаек гладиолусов и пионов; словом, обнаружил эту плантацию священной травы, что прибыла к нам из Индии и преследуется, подобно Дионису в Греции. Пожарные тем временем заканчивали резать последний автомобиль, на сей раз извлекая водителя, оказавшегося целым и невредимым, что толпа зевак приняла с покорным разочарованием, а я зашагал дальше, к остановке, собираясь отправиться на Уейщиско и сразу по возвращении домой отыскать те две или три старые фотографии, единственное, что досталось мне от дедушки с бабушкой, чтобы на следующем занятии показать панне Цивле «цитрон» бабки Марии и «мерседес» дедушки Кароля, собственно, не столько даже ей, сколько Яреку, которого снимки и в самом деле могли заинтересовать, а может, и порадовать. Однако тщетно я искал, фотографий нигде не оказалось, вероятно, догадался я, они пропали во время переезда, когда мы с Анулей перебирались с улицы Хшановского на Уейщиско, — небось, отправились на помойку вместе с каким-нибудь пакетом макулатуры, затерявшись среди старых газет, писем и счетов, так что, похоже, мне оставалось лишь повествовать о них панне Цивле во время очередной нашей поездки, и было мне отчего-то обидно, я ощутил себя просто-таки лишенным наследства, ибо что такое утрата дома или имущества в сравнении с утратой последних семейных фотографий, и на следующий урок я шел в весьма мрачном расположении духа, твердо решив больше не рассказывать инструкторше никаких старых автомобильных историй — ни слова, даже шепотом, раз уж снимки пропали, — и мне вдруг почудилось, что я обобран до нитки, но судьба, дорогой пан Богумил, приготовила мне очередной сюрприз, потому что когда я вышел из автобуса на Картуской и поднимался по улочке Совинского, когда я мысленно составлял первую фразу, с которой намеревался в тот день обратиться к панне Цивле: — Простите, но в связи с потерей нескольких семейных фотографий я погружен в глубокую меланхолию и прошу не задавать мне никаких вопросов, ни слова, ни полслова, ни звука!.. — так вот, когда, настроившись таким образом, я подошел к фирме «Коррадо», из «фиатика» инструктора Жлобека высунулась рано поседевшая голова его владельца и раздалось: — Так это вы, что ли, писатель? Прошу ко мне, Цивле пришлось сегодня взять отгул, что ж, поглядим, каковы результаты этой бабской науки. — Дорогой пан Богумил, в тот миг, как и во время первого урока, я ощутил, что жизнь вновь описала круг, а я вдруг вернулся к уже пройденному. — Да-a, посмотришь, как вы устраиваетесь за рулем, сразу ясно — жопа, а не офицер, — неистовствовал инструктор Жлобек, пока я путался в чересчур свободном и чересчур длинном ремне, — ну, одной рукой — это вы курей можете щупать, — он помог мне пристегнуться, — давайте-ка трогайтесь, это вам не политехнический, здесь думать надо! — почти заорал он, поскольку мотор моментально заглох, — господин писатель, — веселился он, весьма собой довольный, — чтобы водить машину, яйца нужны, а не резинка от порток, да еще дамских, ну что, оставила вас в целках наша Железная Леди, наша дамка-в-рамке, наша штучка-в-заде-ключик на колесах? — Вот что, — буркнул я злобно, — заткнитесь, Жлобек, мне наплевать на ваши эстетические взгляды, а будете на нервы действовать, разобью вашу таратайку на первом же перекрестке, — и сам себе удивлялся, дорогой пан Богумил, откуда у меня такие речи и такой гонор, откуда вдруг такое вдохновенное и запредельное хамство, но оказалось, что я совершил ошибку, за которую дорого поплатился, ибо, услыхав подобное заявление, Жлобек — нет, вы только подумайте, это ничтожество! — сразу принял меня за своего, так что я, как говорится, за свое и получил; да, пан Богумил, это было поистине повторение армейских уроков, мое dèjá vu [18] Уже виденное (франц.).Читать дальше