Януш Леон Вишневский - На фейсбуке с сыном

А вообще-то здесь, в аду, времени ни на что нет.

Вот вроде и вечность у нас в запасе, но почитать некогда, задуматься, покопаться в себе — не хватает времени, какой уж там чилл-аут. Все какие-то выезды, встречи, съезды, подготовки, академии. Бесконечное движение. Модно это стало, якобы это, если по-польски, «мотивирует» человеческие ресурсы, — вроде так обычно пишут про управление персоналом. И чего только не выдумывают, сыночек, Ты бы знал!

Вот в среду, в мой день рождения, состоялся торжественный концерт в честь Гитлера. И я ж ничего, я ж понимаю, он человек для ада заслуженный. Но чтобы мюзиклы про него и для него ставить, известных певцов приглашать, в телевизор с утра его сажать — ну не знаю… Вчера согнали нас всех в амфитеатр, а там — необычная встреча: собрали всех имеющихся в аду наиважнейших диктаторов и попросили их о геноциде рассказать. Но только чтобы доступно, чтобы молодежь могла поучиться и воспользоваться при случае.

Кого там только не было, сыночек! И Иосиф Сталин, и Бенито Муссолини, и Саддам Хусейн, и Мао Цзэдун, и Иди Амин, [27] Иди Амин (Дада Уме Иди Амин; 1925/1930–2003) — президент Уганды (1971–1979); создатель одного из самых жестоких тоталитарных режимов в Африке. Согласно подсчетам, проведенным после его свержения, жертвами его репрессий стало от 300 до 500 тысяч человек (из 19 млн. жителей Уганды), не менее двух тысяч он убил лично. Амин был каннибалом, употреблял в пищу убитых противников и не только, храня части тел в большом холодильнике в своей резиденции, где принимал иностранные делегации. и Аугусто Пиночет, и Слободан Милошевич. Ну почти все. Когда на сцену-то взошли, Муссолини Гитлера начал тискать как одноклассника на встрече выпускников, а Сталин себя блюл и руки Гитлеру не подал. Мао подал, но был, как всегда, высокомерен. Пиночет заявил, что он здесь по недоразумению, но пришел «для блага чилийского народа», а Милошевич все хотел сделать заявление по сербскому вопросу, но ему не давали выступить, хотя и обещали, что дадут ему слово, но потом, в конце встречи. Бедный Милошевич и поверил.

Амин пришел в своем военном мундире, а орденов навешал — больше чем у Сталина. И было видно, что Сталина это задевает.

Воду им в хрустальных бокалах поставили, микрофоны с проводочками подсоединили, и рассыпались перед ними, ой рассыпались! Особенно перед Адольфом Г. — он же у нас главный селебрити, наивысшей пробы. Все это действо происходило на немецком языке, с титрами на иврите — по причине большой популяции изведенных Гитлером евреев, попавших в ад. Гитлер немного волновался, зачем то, зачем се, зачем на Мадагаскар, но ему все разъяснили по уму — он и успокоился. У нас евреев в аду много, и они в почете, так зачем с ними задираться? А уж продюсерам это совсем невыгодно — из финансовых соображений.

Ну, поначалу какой-то загорелый красавец с налаченными волосами, весь переделанный пластическими хирургами, всем льстил и заслуги восхвалял, потом играли отрывки из любимых Гитлером опер Вагнера, а в конце Гитлер выступил с речью. Забыл, верно, что микрофоны есть, орал, как на съезде НСДАП в Нюрнберге. Опплевался весь, но ничего нового не накричал. Все цитировал свой «Майн кампф», а моментами даже декламировал. Скучный он стал, сыночек, харизму потерял. А ведь была харизма-то, ох была, что уж там. Он феноменом был, тут не поспоришь. Когда он с женщинами разговаривал — полы нужно было мыть, потому что женщины от восторга писались. Трудно поверить, сыночек, но это историческая правда! Но те времена давно миновали. Все — в том числе женщины — во время его выступления сидели скучные, и только Геббельс иногда, как безумный, вскакивал и начинал в ладоши бить, будто у него синдром дефицита внимания и гиперактивности.

И просыпалось во мне в эти моменты искреннее и сильное сочувствие к Магде Геббельс.

Чисто по-женски я чувствовала, что Мегги в эти минуты испытывает жгучий и невыносимый стыд. Что может быть хуже, чем придурковатый муж, над которым все смеются, и автоматически это отношение на тебя переносится? Твой отец, Нуша, никогда бы не позволил себе со мной так обойтись. Прежде всего потому, что он ничьим приспешником не был, ну и еще потому, что всегда о чести помнил. И перед тем как что-то сказать, долго думал, а не так, чтобы лишь бы в лужу пернуть. Его молчуном считали, а иногда даже — что ему, дескать, и сказать нечего. А он иногда ночи напролет мне все рассказывал, рассказывал, хотя я, честно говоря, ждала, чтобы он заткнулся и уж мною бы занялся. Но это я так, к слову.