Маргарет Лоренс - Каменный ангел

Теперь у меня приступ смеха. Не могу остановиться. С ума сойти. Наверное, я и правда сошла с ума. Досмеюсь до какой-нибудь травмы.

— Ой… ой… — булькает девочка. — Она на вас смотрела, как на преступницу.

— Точно, именно так она на меня и смотрела. Бедняга. Вот уж в самом деле бедняга. Напугали мы ее.

— Да уж. Напугали не на шутку.

Нам больно, но мы все равно смеемся, сопим и хрюкаем. А потом мирно засыпаем.

Прошло несколько дней с тех пор, как девочку прооперировали. Она уже на ногах и даже ходит почти прямо, не сгибаясь пополам и не хватаясь за бок. Она часто подходит к моей кровати — подает воду или сдвигает занавески, если я хочу подремать. Она очень стройна, юна и стройна, этакое молодое деревце. У нее изысканные черты лица. На ней голубой парчовый халат, из отцовского магазина, как она сказала. Ей его подарили на последний день рождения, на семнадцатилетие. Я потрогала ткань — она протянула мне руку, чтобы я пощупала рукав. Чистый шелк. Красными и золотыми нитями на нем вышиты хризантемы и причудливые храмы. Они напоминают мне о бумажных фонариках, что мы вешали на входе. Давно, очень давно.

Боль нарастает, приходит медсестра, ее игла незаметно входит в мою плоть, как искусный пловец в озеро.

Отдых. Я кружусь и качаюсь туда-сюда. Помню чертово колесо на ярмарке раз в год.

Так оно нас катало. Круг за кругом — ух! — и мы боимся, и смеемся, и умоляем его остановиться.

— Мама принесла мне одеколон. «Свежесть» называется. Надушить вас?

— Что ж, почему бы и нет. А тебе хватит?

— Ну конечно. Бутыль-то большая, вот видите?

— Вижу. — На самом деле я вижу лишь слабый блеск стекла.

— Вот так. На каждое запястье. Теперь будете благоухать, как клумба.

— Да уж. То-то все удивятся.

Ребра болят. Никто об этом не знает.

— Здравствуй, мама.

Марвин. Один. Разум всплывает на поверхность. Рыбка плывет со дна. Еще немного, давай. Вот так.

— Здравствуй, Марвин.

— Как ты?

— Я…

Не могу. Наконец приходит время, когда произнести слово «хорошо» становится решительно невозможно. Промолчу. Самое время научиться держать язык за зубами. Но он не держится. Рот сам что-то говорит, и мне остается лишь изумляться.

— Я… я боюсь. Марвин, мне так страшно…

Мой взгляд проясняется, и я вижу его ужасающе четко. Он сидит у моей кровати. Подносит большую ладонь ко лбу и медленно проводит ей по глазам. Склоняет голову. Что на меня нашло? Кажется, впервые в жизни я такое говорю. Стыд, да и только. И все же — это облегчение. Интересно, что он ответит.

— Я знаю, иногда я обижал тебя в последние годы, — тихо произносит он. — Я не со зла.

Я смотрю на него во все глаза. Он вдруг берет меня за руку и плотно сжимает мою ладонь.

Сейчас он видится мне Иаковом, который крепко-накрепко вцепился в меня и торгуется. Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня [28] Бытие, 32, 26. . Получается, такова моя судьба — наверное, такова она была изначально: не отпустив его, я не смогу отпустить и себя.

Мне хочется просить у него прощения, но он ждет не этого.

— Вовсе ты не обижал, Марвин. Ты был ко мне добр, всегда. Ты хороший сын — лучше, чем Джон.

Мертвые не держат зла и не ищут благословения. Мертвые не страдают. Только живые. Марвин, пожилой мужчина со смятением в глазах, верит мне. Ему не приходит в голову, что в моем положении можно сказать неправду.

Он отпускает мою руку и убирает свою.

— У тебя всё есть? — угрюмо говорит он. — Принести чего-нибудь?

— Нет, ничего не надо, спасибо.

— Ну, я пойду, — говорит Марвин. — До свидания.

Я киваю и закрываю глаза.

Он выходит из палаты, и я слышу его разговор с медсестрой.

— Удивительный у вашей мамы организм. Уже все отказало, а сердце все равно работает.

Пауза, потом ответ Марвина.

— Она кому хочешь жару задаст, — говорит он.

Слушая его, я понимаю, что получила от жизни даже больше, чем могла бы когда-либо надеяться, ибо он говорит обо мне с такой досадой — и с такой нежностью.

Помню, как в последний раз повидала Манаваку. В то лето Марвин и Дорис отправились в отпуск на Восток на своей машине, и я с ними за компанию. Мы проезжали через Манаваку. Сделали крюк, чтобы посмотреть на дом Шипли. Его было не узнать. Там стоял новый дом, в нескольких уровнях, выкрашенный в зеленый цвет. Новый сарай, новый забор, и никаких сорняков у ворот.

— Ого, — присвистнул Марвин. — «Понтиак», последняя модель. Хозяин-то не бедствует.

— Поехали, — сказала я. — Нечего здесь делать.