Фигль-Мигль - Мюсли

— В сорок лет ничто не поможет, но тебе уже будет наплевать.

Они молчат и не смотрят друг на друга. В темной — горит только лампа над изголовьем кровати — комнате что-то шуршит и поскрипывает; иногда звук становится похожим на крепкий стук когтей, иногда его перебивает визгливый крик тормозов на улице. В углах лежат, мирно смешавшись с пылью, густые тени — может быть, именно пыль придает им такой глубокий насыщенный цвет. Внутри выключенного телевизора раздается глухой щелчок.

— Крыс! — кричит Майк. — Крыс ты видишь или не видишь?

— Перестань, — говорит Лиза, — он же болен.

— Не настолько он болен, чтобы бредить.

— Я тебе сто раз говорил, что это не крысы, — говорит Зарик.

— А что же это?

— Зрительные образы.

Майк делает глубокий вдох.

— Замечательно, — говорит он потом. — Образы. Они шевелятся?

— Шевелятся.

— Напугать тебя могут?

— Могут, — кивает Зарик.

— А укусить?

— Укусить, наверное, тоже.

— Так если они могут шевелиться, пугать и кусать, — говорит Майк торжествующе, — чем они тогда отличаются от настоящих?

— Ничем, — говорит Зарик спокойно. — Кроме того, что они не настоящие.

Поудобнее прислонившись к стене, Лиза перебирает рассыпанные по постели книги и улыбается.

— Он ненормальный, — говорит Лиза.

— Ты ненормальный, — говорит Майк.

— Я ненормальный, — хрипло соглашается Зарик. — Всё к лучшему.

— И что же делать? — спрашивает Майк у сестры.

— Что ж тут поделаешь, — уныло говорит Зарик. — Из ненормального можно стать нормальным только путем разрушения собственной личности.

— Придется потерпеть, — говорит Лиза сухо.

— Корова терпела, да околела, — огрызается Майк.

— Кобыла, — поправляет Зарик, — и не околела, а упала.

— Чего?

— Это пословица, — объясняет Зарик охотно. — Держалась кобыла за оглобли, да упала. Говорится в ответ на призыв «держись».

— Понятно, — говорит Майк. Он смотрит поверх головы Зарика. Пятна теней на стене мерно раскачиваются, и кажется, что стена вибрирует. Можно вообразить, что она дрожит все сильнее, еще немного — пойдут трещины, осядет фундамент, обрушатся перекрытия, обломками кирпича, балок, мебели умерший дом распластается по зeмле, и очень скоро сквозь истлевшие страницы книг прорастет трава и терпеливые звери устроят во внутренностях платяных шкафов норы, гнезда и логова. Где-то резко звенит стекло. По ту сторону потолка тяжело топочут чьи-то ноги.

— Тру-ру, — говорит Зарик, очнувшись. — Не страшно ль иногда становится на свете?

— Очень страшно, — говорит Белинский с крайним презрением.

«И разве не прискорбно, что в стране, называющей себя цивилизованной, столько сторонников смертной казни?» — вздыхает противный задушевный голос из радио. Белинского передергивает. Лысый растерянно моргает.

— Ведь это действительно проблема, — говорит лысый.

— Это твоя проблема?

— Всякое случается, — замечает писатель.

Графин с водкой на их столике приметно опустел. Над головами сидящих плавает густой туман сигаретного дыма. Задохнувшись, взгляд чихает и кашляет, его покрасневшие глаза слезятся. Закрыв рот и нос ладонью, он соскальзывает вниз по тусклому стеклу окна.

«Америка, например, цивилизованная страна, — возражает радио другим, но тоже противным и задушевным голосом, — но возьмите статистику: в штатах, где существует смертная казнь, убийств и изнасилований гораздо меньше. Согласно исследованиям, приведение в исполнение каждого смертного приговора спасает как минимум восемнадцать жизней потенциальных жертв».

— Ничего себе, — говорит писатель пораженно.

— Наверняка вранье, — отзывается Белинский. — И почему они по любому поводу ссылаются на Америку?

— На кого же им ссылаться? — пожимает плечами лысый.

— Да, — соглашается писатель, — у нас со статистикой не очень. Интересно, а какой у них процент судебных ошибок?

— Кто может это знать? — говорит Белинский. — Отправят на небо, а там Господь разберется.

«Кто дал нам право лишать человека жизни, которую дали не мы? — возмущенно спрашивает радио и само же себе отвечает: — Это демагогия. Вы же допускаете войну, убийство в мирных целях? По-вашему, можно сбросить на человека бомбу за грехи его правительства, а какой-нибудь маньяк, убийца детей пусть живет?»

— И патологоанатом остался бы жив, — неожиданно говорит лысый, что-то додумав.

— А судебные ошибки? — говорит писатель, тоже что-то додумав.

«Опасность освободить убийцу и осудить невиновного приблизительно одинакова», — сообщает радио.