Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— Алексей Васильич, зачем… — Ему стало стыдно и неудобно; казалось, Алексей Васильевич догадался, из-за чего он вчера не сумел наполнить мешок.

— Ничего, нормально, — сказал Алексей Васильевич. — Не тушуйся, когда дают. Дают — не бьют. Когда бьют — тогда беги, а дают — бери. — И подал Лёнчику руку. — Захочешь дальше авиамоделизмом заниматься — приходи, всегда приму. А если и не захочешь — все равно заходи, буду рад. — Он работал столяром и вел кружок авиамоделизма в Доме пионеров — том самом, от которого уезжали в пионерлагерь. — Поговорим за жизнь. Хорошо мы с тобой за жизнь говорили?

— Хорошо, — подтвердил Лёнчик. Следом ему подумалось, что эта оценка не соответствует истине, и он поправился: — Отлично! Отлично говорили!

Приведя их с сестрой домой, мать тут же принялась за разборку их чемоданов, а Лёнчик бросился на кухню слушать репродуктор. Там звучал «Полет шмеля» Римского-Корсакова. Музыкальных способностей у него не было, но музыку он любил. Особенно ему нравился «Танец с саблями» Хачатуряна, «Турецкий марш» Моцарта и вот «Полет шмеля». И надо же, он вернулся домой, и как раз — одна из его любимых вещей. Может быть, «Полет шмеля» была даже самой любимой. Он странным образом, когда слушал ее, так и чувствовал себя этим могучим тонкокрылым созданием, уверенно и независимо несущим в облаке тяжелого гуда свое мохнатое, переливающееся всеми цветами радуги благородное тело над сотнями благоухающих запахов, играющими под ветром волнами травы просторными полями, а мир вокруг пронизан и напоен солнцем, прекрасен и великолепен.

— Это что? — входя на кухню, с недоумением спросила мать, показывая извлеченные из его чемодана холстяной мешок с кульком.

Лёнчик вынырнул из своего видения.

— Это бабушке. Брусничный лист.

Бабушка здесь же на кухне, сидя за столом, резала что-то на доске, готовя торжественный обед по случаю их с сестрой возвращения из лагеря.

— Ой, — оторвалась она от своей работы, — Лёнчик! Набрал! Молодец какой!

— Да чего там, — с небрежностью отозвался Лёнчик. — Главное, не забыть было.

— Как тебе вообще в лагере? Понравилось? — спросила мать. — Что-то ты ничего не говоришь. Лида вон сколько всего! А ты молчишь.

— Да чего. — Лёнчик пожал плечами. — Если б не пионерлагерь, где бы я бабушке столько брусничного листа нарвал?

Встречать Новый год я с Евдокией еду к Райскому. Новый год у Райского — это круто. Евдокия так и горит возбуждением. А кто у него будет еще, в десятый раз спрашивает она меня. Слушай, а расскажи поподробней, как вы с ним познакомились?

Да, это действительно особая история, как мы познакомились с Райским. Это был тысяча девятьсот семьдесят второй год, по неизвестной причине Центральный комитет ее величества Коммунистической партии Советского Союза соблаговолил разрешить полное академическое издание Достоевского, и у книжных магазинов, где проводилась подписка, в назначенный день выстроились километровые очереди. Я стоял в очереди, змеившейся на задах Дома книги на Новом Арбате. Перед этим неделю по вечерам я ходил на перекличку, отмечаясь в списках, а накануне подписки было решено дежурить возле магазина всю ночь, чтобы не допустить возникновения незаконной очереди. Я тогда заканчивал Литинститут, подрабатывал рецензентом в одном литературном журнале, чья редакция размещалась неподалеку от Дома книги, на улице Писемского, ныне снова называющейся Борисоглебским переулком, заполучил ключ от входной двери и время от времени бегал в редакцию погреться. Дело происходило зимой, было градусов пятнадцать мороза, и провести ночь на улице при всей любви к Достоевскому — это оказалось не фунт изюму. Райский стоял в очереди передо мной. Только я не знал, что он Райский. Хотя он еще никаким Райским — этим самым, с придыханием, когда произносишь его имя, с фейсом на первых страницах таблоидов и интервью про марку любимых трусов — не был, а просто носил фамилию Райский, и все. Он уже и тогда ходил с длинными волосами, что в те годы было совсем редкостью, они лежали поверх цигейкового воротника его заурядного пальтишка не слишком опрятными волнистыми прядями, и когда вдруг поворачивал голову, эти пряди неприятно мазали тебе по лицу.

Предпринимались ли попытки создать новую очередь, осталось мне неизвестным, а без попыток пристроиться в очередь со стороны — без этого не обошлось. Одна из них была предпринята перед Райским. Зачем тем ребятам понадобился Достоевский, объяснению не поддается — такой они имели видок, самое вероятное — чтобы потом перепродать, сделав гешефт. Ну а почему они решили встроиться в очередь перед ним, не перед кем другим, тому причиной были, наверно, его волосы — перед длинноволосым, показалось им, они встроятся, он и не пикнет.