Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— Простите великодушно, если звоню не вовремя, — с интонацией английского лорда, спеченного со старорежимным русским интеллигентом, витиевато приступаю я к представлению. — Это Леонид Николаевич Поспелов. Если вам сейчас неудобно…

Я не успеваю договорить фразы — мой собеседник перебивает меня, и приветливость в его голосе становится адресной:

— Что вы, Леонид Михайлович, замечательно, что позвонили. Я понимаю, нам надо встретиться?

Встретиться? Вот не думал. Значит, Балерунья уже распорядилась за меня завязкой сюжета.

— Да, надо встретиться, — говорю я.

— Давайте через час. Как раз ровно в час, — предлагает мне развитие сюжета Евгений Евграфович. — В Александровском саду. Около грота «Руины». Представляете где?

Грот «Руины». Под Средней Арсенальной башней. Чудесное местечко для встречи чиновника кремлевской администрации и поэта. Самое то.

— Представляю, — говорю я.

— Успеете добраться?

Успею ли! Кровь из носу. Прилечу, прибегу, приползу — по земле, по воздуху, методом телепортации!

— Тогда до встречи, — обласкивает меня коротким благожелательным смешком Евгений Евграфович, прежде чем уйти с линии.

Лорд, отшвырнув от себя в лицо дворецкому чашку с кофе и вскочив с кресла, превращается в ошалевшую дворовую собаку. Что надеть на встречу? Нужно выглядеть достойно. Чтобы на тебе словно бы знак качества, чтобы чувствовать уважение к себе и распространять его вокруг себя…

Но в конце концов, пометавшись по комнате и вытряхнув на постель половину своего шкафа, я одеваюсь как обычно: черные джинсы, красная рубашка в белую полоску, коричневый мягкий блейзер. Обычные, много раз чиненные ботинки, обычная моя куртка с Черкизовского рынка — ничего другого у меня нет. И только на голову — уже совсем перед тем, как выйти, — я натягиваю темно-синий берет. Я всегда прибегаю к этому трюку, когда мне нужно выглядеть не совсем обычно. Береты сейчас никто не носит, и с беретом на голове ты сразу являешь себя человеком художественного мира.

Когда я, припарковав машину чуть ли не у консерватории на Большой Никитской, бывшей Герцена, влетаю в Александровский сад, у колонн грота под Средней Арсенальной, явно кого-то поджидая, уже прохаживается человек — в длинном темно-синем, как мой берет, кашемировом приталенном пальто и с длинным, почти до колен, выпущенным одним концом поверх пальто вишневым шарфом. У кого вид более художественный, у меня или у него, — это еще можно поспорить. При моем приближении человек останавливается и устремляет на меня пристальный взгляд. Ему около сорока, чуть за сорок, бритое полное лицо с южно-славянскими чертами, пегие «гвардейские» усы от ноздрей к углам рта, такие усы идут скуластым, твердокостным лицам, придавая человеку необыкновенно бравый, мужской вид, его лицу такие усы противопоказаны — он производит с ними впечатление человека-кота. Что же Балерунья, при ее вкусе, не подскажет ему, что такие усы ему противопоказаны? Если это, конечно, он. А это почти наверняка он.

— Евгений Евграфович? — спрашиваю я, подходя.

— Леонид Михалыч? — ответно вопрошает он, словно давая отзыв на произнесенный мною пароль.

Мы пожимаем руки, глядя друг другу в глаза с таким выражением, будто мы два шпиона, каждый знает, кто он, но не выдает себя и хочет при этом выведать у другого как можно больше. Я-то точно знаю, что он любовник Балеруньи, был — это наверняка, невозможно с уверенностью сказать лишь про сейчас, а вот насчет меня он не может сказать с твердостью ни того, ни другого: ее амплуа — брать, с этим ее амплуа он лишь и знаком, и то, что она попросила за меня, — это она тоже берет, вот только почему?

— Приношу свои извинения, что не там, — с тонкой улыбкой кивает Евгений Евграфович в сторону кремлевской стены. — Там бы, конечно, удобней. Кофейку бы заказали, сушечек наших фирменных. Но, к сожалению… — он разводит руками.

— Сложно заказать пропуск? — понимающе говорю я.

— Да нет, пропуск — какие сложности, вы же не иностранец. Прослушка, — объясняюще произносит он через паузу. — Все прослушивается, никакого конфиденса. Что, в общем, правильно, — добавляет он тут же.

— Не имею мнения, — отзываюсь я, полагая себя обязанным что-то ответить.

— Правильно, правильно, — словно я оспорил его утверждение, говорит Евгений Евграфович. — Государева служба — она государева служба. Это не окорочками торговать. В России выше нее ничего нет.

— Выше — только кремлевские звезды, — выдаю я глубокомысленный комментарий.