Ален Боттон: Искусство путешествовать

«1 ноября. Яркое, словно выкрашенное киноварью, утро, по небосводу растеклись волны всех оттенков красного — алые волны с острыми, четко очерченными краями кое-где сменяются темно-лиловыми разводами. Небольшие рваные серые облака словно пунктирными линиями протянулись по небосводу и плывут на северо-восток. На горизонте виднеются пышные бока серых туч. Они повисли выше поднимающейся от земли дымки, но гораздо ниже накрывшей все небо сеточки ажурных перистых облаков. С таким небом, при таком освещении, день выдался просто великолепным… Вдали все подкрашивается сиреневым и лиловым — и пронизанная солнцем дымка, повисшая вокруг деревьев, и зеленые поля… А какое потрясающее зрелище — золотистые листья, трепещущие на фоне синевы неба, и силуэт конского каштана — низкорослого и худосочного, — прорисовывающийся сквозь калейдоскоп этих золотых звезд.

3 ноября. Рассвет — пурпурный, румяный, словно стесняющийся. К шести часам на небе скапливается груда мрачных серых туч. Затем эту тяжелую массу вдруг пробивает легкое, подсвеченное лиловыми лучами облачко — и в образовавшемся просвете появляется кусочек позолоченного утреннего небосвода. Одна за другой серые тучи, а вслед за ними и закрывавшая небо пелена перистых облаков уносятся прочь. Их подгоняет упорный юго-западный ветер, но, по всей видимости, тучам удается перехитрить противника. Взамен туч, растаявших под лучами солнца и унесенных порывами ветра, появляются другие, растопить и разогнать которые ни светилу, ни ветрам не под силу. Тучи вновь расползаются по небосводу, лишь слегка подсвеченные солнцем снизу — словно корабли, серые, проморенные борта которых обиты ниже ватерлинии листами меди. Вся эта флотилия вплывает в серое утро».

Действенность и убедительность словесной живописи Раскина основываются на его же методике, согласно которой при описании того или иного места следует не просто перечислять его внешние характеристики («трава была зеленой, земля — буро-серой»), но и анализировать эффект, который эти свойства оказывают на нас с психологической точки зрения. («Трава казалась буйной, земля же выглядела робкой».) Он признавал, что многие объекты поражают нас своей красотой вовсе не в соответствии с базовыми критериями эстетики. Памятники и пейзажи вовсе не обязательно являются образцами гармоничного колористического решения, им далеко не всегда свойственна симметрия и геометрическая пропорциональность. Прекрасными же мы их находим на основании чисто психологических критериев — в силу того, что эти объекты создают нужное нам настроение или наводят на приятные либо полезные размышления.

Как-то раз утром Раскин разглядывал из окна своего лондонского дома плывшие по небу облака. Бесстрастное, основанное на одних лишь фактах описание непременно включало бы в себя информацию, что эти облака сформировали в небе практически сплошную белоснежную стену. Лишь кое-где сквозь бойницы в стенах небесной крепости пробивались лучи солнца. Раскин же подошел к описанию предмета рассмотрения с психологической точки зрения: «Крупные кучевые облака — самое величественное природное образование в небе — по большей части можно наблюдать в безветренную погоду. Движение этих гигантских небесных масс отличается торжественностью, постоянством, необъяснимо и непредсказуемо по траектории и практически никак не связано с перемещением воздушных масс у поверхности земли. Вне зависимости от того, движутся кучевые облака прямолинейно или же их движение носит возвратно-поступательный характер, складывается ощущение, что они передвигаются в небе по собственной воле. Если же согласиться с доводом, что у метеорологических образований не может быть собственного разума, то остается предположить, что их передвижение связано с воздействием какой-то внешней абсолютно невидимой силы, никак не связанной с направлением ветра».

В ходе путешествия по Альпам Раскин описывал сосны и скалы, также используя для этого в первую очередь психологические термины: «Оказавшись у подножия альпийских хребтов, я подолгу рассматриваю их, храня при этом благоговейное молчание. Потрясают меня и сосны, которые растут на абсолютно неприступных скалах и отвесных обрывах. Складывается противоречивое ощущение: с одной стороны, они растут зачастую так близко, что каждая из них кажется тенью следующего дерева, с другой — в своей неподвижности и в окружающем их безмолвии эти сосны всем своим видом дают понять, что не знакомы друг с другом. Добраться до них невозможно. Нет смысла и пытаться докричаться до них. Эти сосны никогда не слышали человеческого голоса. Из всех звуков, раздающихся на земле, до них доносится лишь шум гуляющего в горах ветра. Нога человека еще никогда не ступала на подстилку из их сухой хвои. Сосны растут на скалах в суровых условиях, и даже от подножия гор видно, что им там неуютно и неудобно. Тем не менее эти сосны обладают такой непреклонной железной волей, что даже сами скалы склоняются перед их упорством и расступаются перед ними, казалось бы, слабыми, хрупкими и преходящими, но обладающими при этом невероятной скрытой энергией тонкой жизни и гордо несущие свое особое умение бесконечно долго существовать в заколдованном, почти бесшумном мире».