Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале

Ей нравилась эта девушка, в которой сочетались невежество малого ребенка и мудрость человека пожившего, вернувшегося после долгих странствий. Итак, эпоха оказалась скорее агрессивной, чем мистической: реформа, направляемая Лютером и Кальвином, не смогла совершиться в лоне Церкви и привела к созданию другой Церкви — Храма. Столкновение по вопросам веры или богословия не ограничилось только теоретическим disputatio; оно потребовало оружия, осады, кровопролития и вело людей на смерть. Анна рисковала оказаться заложницей этой бури.

Этим вечером, когда кузины, взявшись за руки, плакали, Великая Мадемуазель несколько часов провела в молитвах, взывая к святой Елизавете, покровительнице обители бегинок. Утром, боясь, что защита святой не уладит ее земных дел, она послала архидиакону ларец с золотыми монетами, приложив к нему записку следующего содержания:

«Монсеньор, соизвольте принять этот подарок и мои извинения за то, что мы отняли у вас время. Надеюсь, что ваша доброта позволит вам проявить снисхождение к этой слабоумной и оставить ее там, где ей и положено быть, то есть в тени. Я, со своей стороны, заверяю, что вы никогда больше не услышите о ней. Примите, монсеньор, мои уверения в искреннем к вам уважении и восхищении вашим глубоким благочестием».

Ставя свою подпись, она с игривым цинизмом аристократки подумала: «Комплименты, экю — такой платы обычно достаточно».

Отправив ларец, она почувствовала, как горят все внутренности в ее вздувшемся животе. Никому про это не сказав, она легла.

Прошло несколько недель. Прелат не предпринял никаких действий в связи с Анной — к облегчению Брендора, у которого не было возможности поговорить об этом с Великой Мадемуазель, поскольку из дому та не выходила.

Анна каждый день навещала ее и читала ей свои стихи. По мере того как живот раздувался, старушка все более сдавала. А Ида, наоборот, пошла на поправку. Вместе с силами к ней вернулась и озлобленность. Ангельская кротость, которую она явила Анне тем вечером, после попытки покончить с собой, оказалась преходящей, вызванной шоком, подавленностью и лекарствами; чем скорее она выздоравливала, тем больше становилась прежней Идой — завистливой, негодующей и злобной.

Зато Анна не забыла тот вечер нежности, и не потому, что продлила его благотворное действие, хотя оно уже истекло: она отказывалась замечать, что Ида вновь стала неуживчивой, опять возненавидела ее.

На самом деле ярость Иды разгорелась из-за одного обстоятельства. В те дни, когда она еще ценила преданность Анны, как-то вечером она застала девушку горько плачущей.

— Анна, что случилось?

— Ничего.

— О чем ты плачешь?

— Не волнуйся.

С большим трудом, поборов в себе гордость, Ида сумела вымолвить:

— Что такого я сделала, что тебя так огорчило?

Анна улыбнулась сквозь слезы:

— Ты тут ни при чем. Меня тревожит то, что Великая Мадемуазель угасает с каждым днем.

Эти слова вызвали эффект искры в риге: огонь перекинулся на солому и в мгновение ока спалил все дотла. Ида могла принять любовь кузины, но лишь с тем, что объектом любви будет исключительно она. А поскольку Анне были дороги все, значит и любила она ее как всех, не больше и не меньше, и видела она в ней всего лишь попавшее в беду человеческое существо, одно из многих, кому требуется помощь. «Ага, ты любишь свою Великую Мадемуазель? Так вот, или она, или я!» — решила Ида. И тотчас открыла свое сердце, как и прежде, желчности, злопамятству и негодованию.

Однако Анна не только отказывалась замечать это, но, когда было трудно отрицать очевидное, она лишь вздыхала, думая при этом: «Как ей, должно быть, тяжело». Никакие грубости не смущали ее любви; больше того, каждый раз, когда Ида вела себя гнусно, Анна сильнее привязывалась к ней.

Анна изрядно продвинулась в своих медитациях. Она уже близко подошла к сущему, тому живому сердцу, которое бьется внутри мира, сжатие и расширение которого обеспечивает наше благоденствие; она приняла это тайное биение, через которое мы есть и к которому идем. Этот главный источник она назвала в одном из своих стихов «чистой любовью»:

Между просветлениями Анна ухаживала за Великой Мадемуазель. Ида, несмотря на свой крепкий сон, подозревала, что по ночам Анна уходит из дому. В первый раз она решила, что ей показалось. В другой раз Ида отчетливо видела, как Анна скрылась во тьме, а вернулась лишь под утро в насквозь промокшей одежде.