Севак Арамазд - Армен

Попрощавшись, он направился к двери, спиной чувствуя тяжелый, изучающий взгляд Скорпа. Казалось, прошла мучительная вечность, прежде чем он достиг двери.

— Да, еще вот что, — остановил его голос Скорпа, когда он уже взялся за ручку. — Напомни-ка мне, как тебя зовут…

Армен обернулся. Скорп не спускал с него выжидательного взгляда. Армен был уверен, что Скорп не забыл его имени.

— Армен.

— Верно, Армен, — невозмутимо сказал Скорп. — Через три дня, Армен, придешь за авансом.

По телу Армена пробежал неприятный холодок…

— Хорошо, — с трудом выговорил он.

Приемная была полна ожидающих посетителей.

На улице было многолюдно, неподвижный свет и четко обозначенные тени предвещали жаркий день. Армен остановился под густой кроной дерева и попытался привести в порядок мысли и определить дальнейшие действия. В груди он ощущал гнетуще-необъяснимую, тяжелую как камень тоску. Почему она не отпускает его — теперь, когда он так близок к исполнению своей мечты? Будто кто-то неведомый сидит в нем и смущает ум, отравляет чувства, снова и снова подталкивает его к пропасти отчаяния. Армен в задумчивости потер лоб указательным пальцем и зримо представил костляво-волосатую руку что-то увлеченно писавшего Скорпа. И тут же вспомнил давний случай, поразивший его до глубины души…

Ему было семь лет, тихой весенней ночью он с хлебом в руке шел из амбара, который находился недалеко от дома, в саду. Шел в темноте, упоенно глядя на свою любимую звезду, большую и яркую, висевшую прямо над домом. И думал о том, что было бы здорово, если бы она, как сказочная птица, спустилась на землю, села на их крышу и озарила лучами все четыре стороны света, весь мир… Мечтая об этом чуде, он вдруг заметил нечто такое, отчего кровь заледенела в жилах: из-за угла дома, оттуда, где был их подвал, вдруг высунулась черная, худая и волосатая рука и попыталась его схватить. Он издал страшный, душераздирающий крик, выронил хлеб и бросился домой. Язык у него отнялся, он только повторял, заикаясь: «Ру-ка… рука… там… рука…». Перепуганная мать схватила кувшин с водой, взяла сына за руку и вывела наружу, к ступенькам, ведущим в подвал, где, однако, никого не было. Стоя на этом месте, мать вымыла ему лицо и руки и, бормоча слова какой-то молитвы, разбрызгала оставшуюся в кувшине воду на все четыре стороны. Когда Армен поднял глаза, его любимой звезды уже не было, небо заволокло непроглядным мраком. От тоски и отчаяния Армен горько расплакался и долго не мог успокоиться. С той самой поры между ним и миром постоянно незримо возникала эта черная рука…

— Молодой человек, не подскажете номер дома? — раздался за его спиной дребезжащий старческий голос. — Не могу разобрать, глаза уже не те.

Армен вздрогнул и, обернувшись, увидел перед собой худого и сгорбленного старика, опиравшегося на кривую суковатую палку.

— Одиннадцатый.

— Скорп здесь сидит?

— Да.

— А сейчас он на месте?

— Я только что был у него.

Старик поплелся к воротам, с трудом передвигая тонкие, подгибающиеся ноги. Армен невольно проводил его взглядом, и когда тот исчез за воротами, ему на миг показалось, что и он тоже исчез из этого мира… Армен торопливо сунул руку в потайной карман, вытащил оттуда деньги, припрятанные на черный день, и был неприятно удивлен: денег оказалось намного меньше, чем он думал. Он несколько раз пересчитал их, но сумма от этого не увеличилась. Мысленно прикинул: при самой жесткой экономии этого хватит самое большее на три дня.

— Как раз до конца… — шепнул он самому себе.

Нижний Китак от Верхнего Китака отделяла узкая, но довольно густая лесополоса, а с двух сторон его ограничивали, словно беря в клещи, рукава реки. Это было старое, забытое поселение, где никогда не выветривался влажный болотный дух, смешанный с прогорклым запахом выжженной травы, постоянно приносимым ветром из бескрайних пустынных степей. Главная дорога, делившая эту дикую местность на две части, имела тот же запущенный и безнадежный вид, как и бесформенные нагромождения тянувшихся вдоль нее жалких лачуг и хижин, которым, кажется, не было конца. Среди них то здесь, то там возвышались редкие особняки, похожие в этой повсеместной серости на случайные светлые пятна, еще резче подчеркивающие общее убожество. Чем дальше углублялся Армен в Нижний Китак, тем больше утверждалось в нем это грустное впечатление. Отыскав наконец нужный адрес, он увидел, что дорога выходит за пределы Китака и, пересекая реку, теряется в неоглядной дали.