Элизабет Страут - Пребудь со мной

— Знаешь, мама, кажется, здесь появились обо мне глупые слухи. Вроде тех, что часто возникают в маленьких городках, когда их жителям надоедает жить собственной жизнью и они начинают нуждаться в чем-то волнующем, возбуждающем интерес. — (Маргарет Кэски бросила вязать и подняла глаза на сына.) — Что у меня какая-то связь с Конни. Что я, по-видимому, подарил ей кольцо.

— Тайлер, что, ради всего святого…

Тайлер устало поднял брови:

— Люди выдумывают всякие вещи. Впрочем, это несправедливо по отношению к Конни. И к ее мужу.

— Конни! Да кого хоть на минуту заботит Конни? А как насчет тебя самого? Кто распространяет эти слухи и что ты сделал, чтобы их пресечь?

— Мама, успокойся. И говори потише. Если бы пастор откликался на каждый слух, носящийся о нем в воздухе его прихода, у него не оставалось бы времени ни на что другое.

Миссис Кэски отложила вязанье в сторону, достала платочек из рукава свитера и несколько раз прижала его к губам.

— А что, если Сьюзен Брэдфорд узнает об этих отвратительных слухах?

— Ну и что? Тут я ничего не могу поделать. Если она им поверит, значит она меня не очень хорошо знает.

— Она не очень хорошо тебя знает — в том-то и дело! Она только собиралась постепенно узнавать тебя — понемножку, полегоньку. Ох, святые небеса, я от этого заболеваю, просто заболеваю.

— Тогда мне не следовало вообще упоминать тебе об этом.

— Не надо этого, Тайлер Кэски! Незачем делать вид, что тебе приходится что-то от меня скрывать потому, что тебе не нравится, как я реагирую на то, что ты мне говоришь.

Он встал и направился прочь из комнаты.

— Ты куда? — спросила его мать.

— Мне надо поработать. У меня завтра очень важная проповедь.

— Ну а я пригласила Сьюзен Брэдфорд завтра к нам, на воскресный обед. После твоей проповеди.

Тайлер повернулся к матери:

— Ты ее пригласила? Ничего мне не сказав?

Его мать снова взялась за вязание.

— Так вот, я и говорю тебе об этом, не правда ли? Ты что, думаешь, мне легко было весь этот год смотреть на тебя? У тебя появился шанс все улучшить, а ты, кажется, этого даже не замечаешь.

Тайлер представил себе, как поднимает качалку, разбивает ее о стену, хватает, что удается, из ее задних перекладин, и этот образ так его потряс, что он вернулся и снова сел в качалку, осторожно опустив руки на подлокотники.

— В городе есть человек, ожидающий возможности повредить тебе, Тайлер, и тебе надо выяснить, кто это. Возможно, Конни стала распускать эти слухи сама, прежде чем удрать бог знает куда.

— Это вздор, мама. — У Тайлера пересохло во рту.

— Вряд ли это вздор. Это может стоить тебе твоего места. Иногда я думаю, что наши предки были правы, когда сажали лжецов в колодки и пригвождали к позорному столбу прямо в центре города, где горожане могли подвергать их осмеянию.

Кэтрин, слушавшая все это на верхней ступеньке лестницы, скорчившись у перил, почувствовала, как над ней смыкаются черные круги тьмы. Было похоже, будто она вошла в картину на стене воскресной школы, где маленькая девочка ждет в темной пещере, чтобы за ней пришли, — отдать ее львам на съедение. Даже хотя она вроде бы скрестила пальцы и сказала, что не верит в Иисуса Христа, чтобы ее не забрали, все было так, будто это не сработало, пришло ее время выходить и в пещере не осталось никого, кто мог бы с нею помолиться; это было, как когда Конни рассказала ей про то, как ее вместе с братом, когда они были маленькие, заперли в отхожем месте, — паутина в вонючей тьме; но ведь у Кэтрин нет брата — она одна, и это с ней происходит: тьма ее обмана накатилась на нее, и она так испугалась, что у нее закружилась голова, она даже не могла встать на ноги, хотя пыталась это сделать, прижавшись к балясине… А потом она покатилась — вниз, вниз, это все продолжалось одновременно и быстро, и медленно — бум, бум, бум — вверх тормашками, одна ступенька за другой, и вскрик бабушки, и большая папина рука. Наконец она оказалась в его объятиях.

— Это я, — рыдала она. — Я это сделала, папочка. Это была я. Я не хотела.

Ее положили на диван, проверяли ее ноги и руки.

— Подвигай этой, — говорили ей. — А теперь этой можешь подвигать?

А потом голос ее бабушки, стоявшей прямо над ней:

— Что ты сделала, Кэтрин?

Кэтрин отвернулась и услышала голос отца, более громкий, чем раньше:

— Мама, иди ложись спать.

— Я не собираюсь ложиться спать.

И папин голос — еще громче:

— Мама, ложись спать.

А потом — тишина, когда Маргарет Кэски стала подниматься по лестнице.