Франц Фюман - Избранное

Деревянные ступеньки скрипели, на лестнице было темно, и я сощурился. Взбежав наверх, я швырнул школьный ранец в угол и распахнул дверь в столовую. «Есть хочу!» — крикнул я, с треском захлопнул за собой дверь и лишь тогда заметил, что в кожаном кресле сидит незнакомый господин, худощавый, холеный, с короткими светлыми волосами и коротко подстриженными висками, на носу у него очки с золотой дужкой и большими стеклами без оправы; он курил сигару и что-то говорил моему отцу, который стоял у буфета и откупоривал бутылку вина. Я не слышал, что говорил господин в очках, я видел только, как шевелятся его губы, но голоса его не слышал. Вдруг комната пришла в движение, кожаное кресло с беззвучно говорящим господином стремительно надвинулось на меня, а отец с буфетом отъехал назад, так что я одновременно видел всю сцену как бы в двух планах: на переднем, крупно — господин в кресле, а на заднем — отец и буфет, совсем крохотные. Господин сидел, закинув ногу на ногу, и курил сигару; вот он опять заговорил, но теперь я отчетливо его слышал.

— Богемия у моря — разве это не смешно? — спросил он и посмотрел на меня, и я увидел, как увеличенные стеклами очков глаза его сверкнули и загорелись. — Великий Шекспир взял да и передвинул Богемию к морю, вот видите, милейший, какого он был мнения об этом народе! — Господин щелкнул пальцами. — Много не наливайте, — сказал он, — хватит, хватит! — Еще раз щелкнув, он тщательно вытер руки носовым платком.

Неожиданно сквозь потолок въехали носилки, господин в очках вытянул руку и, указывая на меня, вдруг начал расти, сделался совершенно желтым и словно окаменел; так как он продолжал показывать на меня, я страшно перепугался и хотел убежать, но мои ноги не двигались. Тут я увидел, что на руке, протянутой в мою сторону, пять пальцев, это меня чрезвычайно удивило, и я испугался еще больше. Я хотел закричать, но не смог, я только разевал рот, как рыба, вытащенная из воды.

— Кланяйся, быстрее! — крикнул мне отец, и я вдруг понял, что в этом мое спасение, и стал быстро отвешивать поклоны, один за другим; перед глазами мелькали лакированные ботинки и шелковые носки господина в кресле, а он все продолжал расти и расти и уже почти заполнил собою всю комнату. В ужасе я беспомощно обернулся к отцу, но вместо него у буфета стоял какой-то человек в черном плаще и черном шелковом берете и вертел в руках череп; человек налил в череп до краев вина, высоко поднял его и гаркнул во всю глотку какое-то слово: вокруг загремело, загрохотало, потом комната дрогнула — все исчезло, слышался лишь топот коров да тявканье дворняжки. Дневной сон развеялся, и я отчетливо вспомнил тот мрачный час в моей жизни. Час, когда я узнал, что нам, немцам, суждено владеть миром, и эта миссия показалась мне столь же сладостной, как и бокал вина, который мне разрешили выпить в тот день. Это было весной, мне было двенадцать лет; проголодавшись, я примчался из школы домой, распахнул дверь в комнату и увидел незнакомого господина, он горячо убеждал в чем-то моего отца, который стоял у буфета и откупоривал бутылку вина; отец велел мне как следует поклониться гостю — ведь передо мной был сам господин барон фон Л., аристократ и поборник великогерманского духа в Чехословакии. Я с таким усердием отвесил поклон, что едва не коснулся лбом коленей, а барон рассмеялся и протянул мне руку; потупив глаза, я украдкой разглядывал его, мне никак не верилось, что он, которому принадлежала вся земля в округе и который, несомненно, был существом высшего порядка, ничем не отличается от любого смертного! Однако барон выглядел как все прочие люди: он подал мне руку и спросил, знаю ли я, кто такой Шекспир, и я с гордостью ответил: «Так точно, господин барон!» — и перечислил Гамлета, Макбета, Отелло, а барон сказал, что я настоящий книжный червь; потом он говорил о шекспировской «Зимней сказке» и о том, что в ней великий Шекспир переместил Богемию к морю и что из этого следует заключить, сколь ничтожен населяющий ее народ. Я расхохотался: Богемия у моря! И отец засмеялся, а барон сказал, смеясь, что Шекспир, пожалуй, прав, если говорить о будущем. Этого я не понял, и отец, видимо, тоже, так как он с недоумением пожал плечами и вопросительно поглядел на гостя; и тут барон объяснил нам, слушавшим его затаив дыхание, грядущий ход истории: границы рейха продвинутся до Урала, а все негерманские народности будут переселены в Сибирь, вот тогда, чего доброго, и появится какая-нибудь Богемия у Ледовитого океана, заключил он и предложил поднять за это бокалы.