Маргарет Мадзантини - Утреннее море

Они тысячу раз могли разбиться, попасть в газету: машина, вскрытая, словно консервная банка, а внизу — фотографии с удостоверений личности.

Вито подумал о своем удостоверении личности. Безусый шестнадцатилетний парень. Ирокез на голове, дебильное лицо. Совсем еще мальчишка.

Надо бы сделать новое фото в автоматической кабинке и новое удостоверение. Теперь он совершеннолетний. Можно уйти из дома, сесть за решетку.

Никто не подходил к девушке, сидевшей в углу замусоренной площадки, и Вито также не думал об этом всерьез. Девушка выглядела отталкивающе. Она даже не казалась грустной. Она казалась черным фонтаном, и смысл ее существования заключался лишь в том, чтобы сидеть в углу и плакать. Жалости к себе девушка не вызывала. Пожалуй, ее можно было бы взять за плечи и вышвырнуть с площадки: она продолжила бы плакать под олеандром с тем же выражением на лице. Дома ее подушка, конечно же, будет перепачкана тушью и черными, горькими слезами. Потом она примет душ, вложит в трусики прокладку, пойдет в школу, сядет за парту, будет двигаться подобно водоросли. И стоит ей найти на дискотеке какую-нибудь табуретку, как она снова расплачется без всяких причин, потому что делает это всегда, потому что это ее способ разговаривать, или уединяться, или привлекать к себе внимание. Из такой уж она породы. Но какая разница, эта девушка или другая? Например, та, высокая, которая хохочет? Стоит ей появиться на дискотеке, как она принимается хохотать — может, из-за своих белых зубов, которые фосфоресцируют в меняющемся свете. Все танцуют. Всем все равно. Ты прижимаешь к себе одно тело, потом другое, третье. Попытка жить. Делать снова и снова то, что ты умеешь. Выбросить из себя эмоции, словно сильный град. Словно они вовсе не твои. Ты лишь примеряешь их к себе, танцуя с другими. Ты лишь физиономия, по которой хлещет град и бродит меняющийся свет.

Затем — как это случилось? — он поцеловал ту толстушку, ощущая ее мокрый язык, пахнущий непонятно чем. И завяз в этом горячем болоте.

Вито смотрит на мучнистый, слепой горизонт, на пляж, куда море выплюнуло всякий хлам. Сейчас оно серебристое, точно монета, и кажется большой крышкой.

Через море — туда и обратно — вот история его семьи.

Анджелина рассказывала, как их выгоняли, приставив винтовочное дуло к спине. Привычная жизнь среди арабов, разломанная на куски: пляж Сульфуреи, тутовое дерево в Шара-Дерна, школа «Рома», закадычные друзья.

Однажды утром все это сгинуло в порыве бури.

Разбитая жизнь — вот история его матери.

Его мать знает, что такое возвращаться назад через море.

Как перелетные птицы.

Анджелина рассказывала ему, что птицы откладывают яйца в хорошо защищенном месте. Но наши яйца были раздавлены. Наши дома пришлось уместить в чемоданы. Пришлось покинуть родную скорлупу, чтобы спастись.

Позади осталось белье на веревке. Кто-то его поджег. Рубашки, объятые пламенем. Солдаты в красных беретах среди эвкалиптов, орущие: «Руми!» — «Итальянцы!» — и плюющие на землю.

Анджелина вспоминала об одном из них: он ударил железным прутом по бидону, где плавили воск. Смуглый, но голубоглазый, со светлыми волосами, которые выглядели чуть ли не крашеными. Сын насилия.

Сама она еще ничего не знала о том насилии. Кое-что открылось лишь позднее, когда ей стало известно про изнасилования, когда она увидела фотографии братских могил, вырытых в песке, и повешенных бедуинов.

В 1970 году Анджелине было одиннадцать. Она ходила в шестой класс.

Вопли, очереди перед министерствами, перед консульством. Разрешение на выдачу репатриационной визы. Свидетельство о бедности. Все бесцельно скитаются по городу, прилипают к стенам, точно ящерицы, чтобы получить порцию ежедневно приходящих новостей. Никто больше не входит в касбу… жалюзи на всех лавках спущены… и еще эти двое противных мужчин, один — с мокрыми лиловыми губами, другой — посмуглее, в «альфа-ромео», которая остановилась в итальянском районе, рядом с домами и лавками, которые вскорости будут отняты у владельцев.

Анджелина помнит ночь, когда ей делали прививку против холеры. Она цеплялась за халат матери, лицо у той было бледным, как свеча. Воистину цвет безмолвия.

Зачем им всем вводили эту вакцину, привезенную из Италии? С какой целью? Всех кололи одним и тем же шприцем. К счастью, это осталось без последствий.

Рассказывая об этом сыну, она обнажила руку и показала, куда именно вошла игла.

Вито делал записи для своего выпускного сочинения.