Елена Катишонок - Жили-были старик со старухой

Ирина нарезала хлеб; из-за окна достали продрогшее масло и переложили в нарядную масленку, помнившую не только лучшие дни, но и павших родственников по сервизу. Тоня ловко расставляла принесенные шпроты, икру, буженину. Все эти деликатесы если и считались таковыми в описываемое время, то не потому, что их трудно было достать, нет: доставать не нужно было ничего, все можно было купить в магазинах, если… было на что.

В просторной кухне все быстро согрелись и даже не от графинчика, а от теплых мамынькиных пирогов, от привычного, родного уюта, одних и тех же шуток и вопросов, которыми обменивались гости. Очень скоро первый голод был утолен и за столом установилось ровное и бестолковое веселье, какое бывает только между своими. Матрена зорко следила, чтобы водка и Симочка встречались как можно реже. Лелька увела младших в комнату к своим игрушкам; старшие остались за столом, смеясь, переговариваясь и жуя.

Первым вышел из-за стола Юраша:

— Меня ждет товарищ, мы условились.

Бабка подняла бровь, затем и голос:

— Куда? Темень за окном, что ж на ночь глядя?..

Он нагнулся — тоненький, стройный, молодой Феденька — и чмокнул ее в теплую щеку. Дверь открылась и закрылась, и все на несколько секунд замолчали, обмениваясь легкими снисходительными улыбками. Так, улыбаясь, Мотя повернулся к Геньке:

— Ну а ты куда учиться пойдешь после школы?

Мальчик выслушал и снисходительно пожал плечами:

— Куда еще! Весной вон кончу семилетку и в шофера пойду.

Мотя сконфузился: племянник сильно возмужал и выглядел старше своих лет. Он совсем не был похож на сестру: румяный, круглолицый и черноволосый, Генька пошел в мать, и даже глаза, темные и быстрые, были, как у Нади. Ловко выудил из банки шпротину, положил на ломтик хлеба, и Моте показалось, что глаза у мальчика тоже блестят, как шпроты.

— Пралльна, — громко одобрил Симочка, — пралльна. Кому учитссс, а кому деньгу зашибать. Пралльн? — посмотрел весело на Геньку, затем с вызовом почему-то на Федю.

Тот вызова умело не заметил; сидел, как обычно, между женой и свояченицей, дожевывая который по счету пирожок, и как раз доказывал Ире, что при таких пирогах безнравственно, ты слышишь, просто безнравственно есть икру.

Мефодий вытянул длинную руку и взял графин за горлышко, словно гуся за шею.

— Парень верно рассуждает, — и занес графин над рюмкой, — он старший у матки. Ты бы, Семка, помог племяннику, будучи сказать. Сам-то где работаешь?

Вот этого старуха и опасалась. Брат бывал здесь нечасто: жили далеко, жена частенько прихварывала, и как-то получилось, что о младшем сыне он знал не много; имена детей, своих внучатых племянников, помнил — и то спасибо. Самое время было вмешаться.

— Он на войне раненный, — подсказала брату вполголоса, — в танке горел.

Так и обошлось бы все, да беда в том, что после вопроса Мефодия над столом как раз повисла неловкая пауза, и высокий Матренин голос, даже и вполсилы, прозвучал очень громко.

— Тю! — не смутился Мефодий. — Горел, да не сгорел же, слава Богу! Подожди, сестра, — он предупреждающе вытянул руку с зажатым графином и продолжал: — А теперь ты где работаешь?

Не ответить дядьке, который к тому же старше матери, было нельзя. Симочка подержался за узел галстука, провел тяжелой ладонью по голове; привстав, ожесточенно ткнул вилкой в буженину и потянул на тарелку, но есть не стал. Наконец, не глядя на Мефодия и вообще ни на кого, пробурчал что-то неразборчиво, где можно было разобрать только «нам положено».

— Нигде, выходит… — вслух догадался Мефодий. — Вот как. Так ты что же, — он высвободил полу пиджака, за которую безуспешно дергала Даша, жена, — ты что же, от бабы живешь, будучи сказать?!

Симочка набычился; лысина у него побагровела, желваки задвигались.

— Дядя Мефодий, — привстал Мотя, и почти одновременно послышался укоризненный Дашин голос:

— Надо тебе, да?

— Ты, Мотяшка, не сепети, — старик приветливо кивнул ему и тут же повернулся к сестре, — и ты не мешайся, дай поговорить с племянником, не чужой он мне, — так спокойно, что непонятно было, кого он имеет в виду, — чаю горячего налей-ка мне. — И снова к Симочке, словно его не прерывали: — Значит, от бабы живешь? А эти, — он показал графином сначала на Ирину, потом на Надю, — эти работать должны? Им нигде не «положено»? У них мужики с войны не вернулись!.. Мальчишка, будучи сказать, школу кончает, — графин теперь был направлен прямо на Геньку, — ты его не учи «деньгу зашибать», ты помочь должен, это твоего брата сын!