Жорж Перек - Исчезание

Хыльга издавала невразумительный лепет. Затем ее напряженные мышцы вдруг размякли.

Где-нибудь там, наверху, в небесах Парка перерезала нить. Хыльга направилась в рай, где ее уже ждали Дуглас Хэйг, Август и Бен-Амафиин.

— Из лепета Хыльги в предсмертный миг ты сумела выделить какие-нибудь части речи? — справился у Сиу Артур Бэллывью Верси-Ярн.

— Если мне не изменил слух, я услышала четкий и все же неизвестный мне термин: «Скверналалия!» Хыльга изрекла термин трижды, затем утратила силы, а далее я уже не слышала.

впутывающая двух приятелей, невзирая на их энтузиазм, в крайне неприятную ситуацию

— Скверналалия? — удивился Эймери.

— Значение термина мы сумеем выяснить без труда, — заявил Артур Бэллывью Верси-Ярн.

— Ты так считаешь? — задумался Эймери.

— Ну да! Думаю, так называется некий травматизм, какая-нибудь алалия или афазия: негативная реакция, затрагивающая связки, вызывающая их инфильтрат, ущемление или разбухание и тем самым затрудняющая и искажающая речь.

— Ах так? — еще раз удивился Эймери, не сразу вникнувший в лексические дебри. — А зачем же в такую серьезную минуту Хыльга нам выдала эдакий мудреный термин?

— Зачем? Дабы мы знали, как Хыльге мешает удушающий ее кляп, как ее терзает желание высказать не высказываемую суть, изнуряет стремление все время твердить (ничуть не насыщая желание и завидуя чистейшему знанию там, вдали, за мутными пределами заказанных перспектив): существует Скверна, терзающая нас всех, Скверна, чье давлеющее бремя мы влачим все, Скверна — причина гибели сначала Дугласа Хэйга, Антея Гласа, Хассана Ибн Аббу, Августа и теперь Хыльги, Скверна, мучающая нас всех, а нам не удается дать ей Имя, так как мы блуждаем вкруг нее, наделяем ее юрисдикцией, расширяем ее права и ведения, каждую секунду наталкиваемся на ее беспредельную власть и за гранью утвержденных ею табу не усматриваем в термине, в имени или в звуке предупреждение «здесь тебя ждет Смерть, сюда ведет Заклятие» и едва ли не утверждение: «есть предел, а значит, есть и Избавление».

Нет! Лукавый круг, замыкающий указанный выше знак, не даст избавления. Мы думали, Антей и Август приняли смерть, так и не сумев признаться в наличии изнуряющей их напасти. Нет! Наши друзья приняли смерть, так как не сумели, не успели или не решились изречь пустейшее имя, жалкий звук, сразу же и навеки упраздняющий Сагу, где мы стенаем. Так как мы сами, замалчивая, взрастили Месть, чьи стрелы не перестают нас разить и сейчас; мы сами, не ведая, скрыли скверну; мы не нарекли ее, и теперь нас карает Заклятие. Нам встречалась и еще встретится Смерть, а мы так и не научимся ее избегать, так и не узнаем, за какие грехи ее принимаем, так как будучи детьми земли Табу, мы пытаемся найти ее границы, не смея ни к ним приблизиться, ни их пересечь (тщетна даже сама интенция, ведь акт ее изречения, а значит, и записывания тут же упразднит двусмысленную власть речи, где мы едва выживаем!). Мы всегда будем замалчивать Запрет, управляющий нами, заставляющий нас гнить и умирать в Утаивании, а ведь утаивая, мы сей Запрет лишь усугубляем…

— Сия речь, — сказал Эймери, — куда значимее, чем кажется на первый взгляд. Не зря мы выдержали значительную часть пути! Вначале мы даже и не представляли, какие трудные испытания нам придется пережить в результате исчезания элемента или индивидуума: ну, например, Антей Глас умер, лишил себя жизни или уехал. И пусть в наших действиях и речах есть лишь принуждение и нет никаких случайных лексем, так как все усилия целенаправленны, а значит, значимы, нам все же случается представить себя как бы в рассказе с «выдвигающимися ящиками» типа «Манускрипт, найденный в Сиракузах», в мрачных приключениях в духе Чарльза Мэтьюрина и Анны Радклиф или даже в ранних вещах Бальзака (несравнимых с Глаесами, Беттами, Гранде и Растиньяками), где легкая и несдерживаемая фантазия писателя — несчастный, стремясь сдать спешный заказ и выбить из издателя лишний тугрик, день за днем выжимает из себя массу бессвязных каракулей, дабы набрать требуемые десятки дутых страниц, — штампует сюжеты, чей нарративный беспредел сравним с экстравагантными выдумками и увлечениями чуть ли не клинических сумасшедших; ведь каждую страницу, каждый абзац им диктует каприз, а их селекция — такая же прерывистая, как и несущественная, такая же неадекватная, как и инстинктивная, — имеет случайный характер!

— Да, — признал Артур Бэллывью Верси-Ярн, — педанты наверняка скажут: «Эти вещи не стыкуются вместе!» Мне же сие слияние кажется правильным и даже неминуемым для нынешней литературы; дабы развить безграничную, беспредельную фантазию, дать ей разыграться в непривычных для самих писателей масштабах и выразиться в генерирующем себя письме, нельзя даже самый малейший термин брать наугад, вытягивать из наития, из наивных бредней, так сказать, в неведении. Требуется вид письма, где каждая лексема выдается лишь с санкции дискриминирующей силы, лишь при тщательнейшей фильтрации и в жестких рамках непререкаемых правил!