Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи - Избранная проза

Среди обломков стола, почти похороненный под ними, лежал человек. По сухой морщинистой руке, — рука вылезла наружу, — Степа догадался, что это старуха. Пальцы на руке, кроме мизинца, были отрублены. Четыре раны еще сочились кровью.

А на кровати, неподвижно, как деревянная, сидела молодая женщина. У нее было маленькое детское лицо и иссиня-черные волосы, закрученные узлом. На лице и на шее были заметны порезы и укусы. Брезгливо сжав губы, женщина упорно смотрела на печь. Она, кажется, принимала печь за живое существо, во всяком случае, она разговаривала с печью, называя ее по имени. А имя было — Менахем.

— Вот ты ушел, Менахем, — говорила она слабым, капризным голосом избалованного ребенка, — вот ты ушел, а он пришел. Он пришел и сказал, что он — ты. Но я не поверила, нет, — женщина тихонько засмеялась, — нет, я не дура, — слово «дура» она тянула долго. — Я его знаю, сразу узнала по рогам. Он — козел, вот он кто, — она опять засмеялась, — у него рога и борода и копыта на боку…

И вдруг закричала грубым мужским голосом:

— И копыта на боку? — крикнула она басом. — Врешь! И прежним усталым голосом сама себе ответила: — Ну да, ну да. Я сама видала. Три копыта и все на боку, как пуговицы.

Степа легко тронул женщину за плечо.

— Либе, — сказал он. — Что ты?

Женщина досадливо смахнула с плеча руку, как смахивают пыль или грязь. Она не двинулась с места и продолжала говорить с печью, как с мужем, как с Менахемом.

— Зачем ты ушел, Менахем? — жалобно, со слезами в голосе говорила она. — Зачем ты ушел, а меня оставил? Он меня ударил по лицу и кусал. Да, кусал. Он меня съесть хотел, как хлеб. А я не давалась. Я не давалась, Менахем. Я вырывалась и плакала. Но у него рога и копыта на боку. Он дикий…

И снова басом:

— Какие там копыта? Врешь!

«С ума сошла, ясно, — подумал Степа. — Скверно дело. Менахема в городе нет. Он еще до Каданера уехал в уезд. А старуху убили. Как бы Либе не натворила чего, повеситься может или дом спалить. Скверно дело».

Он прислушался к тому, что делается на улице. Но на улице ничего не делалось. Этот громила оглушительно храпит, тот песни орет, третий в драку лезет, бахвалится и шумит. Дела обыкновенные. Бандитские будни. Вольные штаты за эти два дня привыкли к таким делам.

«Времени сколько пропадает, — нетерпеливо думал Степа. — И ночь прошла и утро проходит и ничего. Скверно!»

Оставить больную одну он не решался, и потом, сейчас по улице гулять тоже небезопасно. Придется здесь пока что переждать. Степа сел на лежанку — печь была с лежанкой, как в деревне. Сел и мгновенно уснул.

Смешной и страшный сон привиделся Степе. Темная ночь. Ни звезд, ни лупы. Глушь. Он в поле, а вокруг скачет зверек с лицом батько. Он скалит зубы и рычит: о-о-о!

От крика Степа проснулся. Проснулся и увидел Либе рядом. Она стояла в двух шагах босая, в одной рубашке. Выкатив в ужасе глаза, она смотрела на дверь и вопила однотонно и громко: о-о-о!

— Что ты, Либе? — сказал Степа. — Никого же нет. Поди. Ляг.

Он довел ее до кровати, — больная присмирела и покорно шла за ним, — уложил и накрыл одеялом.

— Лежи, — сказал он. — Спи.

Но спокойно лежать Либе не могла. Подогнув под себя нога, она скрючилась колесом и залепетала что-то скоро, скоро. Степа ни слова не мог понять из того, что она говорила.

«Плохо с ней, — подумал он. — Постараюсь не спать. Не уследишь и черт знает, что она сделает. Плохо».

В углу зашипели часы. Пробило одиннадцать.

Чтобы не уснуть, Степа ходил по комнате. Он кое-что прибрал с пола, но старательно обходил труп и не прикасался к нему. Ему почему-то казалось, что у старухи отрублена голова. Он знал, что если увидит вдруг эту голову, он не выдержит, сбежит. А сбежать теперь ни в коем разе нельзя. Подступит Уре с отрядом, тогда другое дело.

И вдруг из окна увидел Никиту. Никита осторожно пробирался вдоль заборов на «низ». Степа обрадовался — Ого! Никита уже вернулся. Значит, и Каданер близко. Значит, скоро!

Степа на минуту присел, чтобы закурить. Но он даже цыгарку свернуть не успел — заснул.

Степа не знал, много ли, мало ли он спал. А когда проснулся, то услышал плач. Либе лежала на кровати, повернув лицо к окну, — а за окном был ясный летний день, солнце сияло, синело небо, — Либе смотрела в окно и тихо, но безудержно плакала. По тому, как Либе плакала, Степа понял, что она пришла в себя и обрадовался.