Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи - Избранная проза

— Дурак ты, дурак! — говорит. — Какая ж тюрьма? Там тебя куда-нибудь устроят, в детдом в какой.

Сели мы в трамвай и приехали на тот самый вокзал, где я был утром. Пришли в ГНУ. Тут сидели двое: один высокий, бритый, другой постарше, в очках. И что, вы думаете, со мной сделали в ГПУ? Угостили булкой с колбасой, а потом уложили спать. Утром за мной пришла женщина. Она повела меня в ОНО. Оттуда меня направили в карантин, а уже из карантина перевели сюда.

— Зачем же ты приехал в Ленинград? — спросил Ледин.

— Я же говорю, что к Ите приехал, — сказал Иеия, — в Калинковичах мне не у кого было жить. Раньше там жила тетя, а потом она умерла. Пока тетя жива была, я жил у нее. Я все думал, что она мне мать, и называл ее мамой. Раз летом, — я тогда торговал на рынке ирисками, — прихожуя домой и вижу, что тетя лежит в постели. Она давно уже хворала и редко выходила из дому. Но тут я вижу, что с ней очень плохо, она дрожит и стонет. Я ее накрыл одеялом, подал ей молока.

— Иеня, — сказала тетя, — подойди поближе, я хочу тебе что-то сказать.

Я сел у кровати на сундук.

— Иеня, — сказала тетя, — знай же, Иеня, что я тебе не мать. Я сестра твоей матери. А твою мать и твоего отца убили бандиты. Тебе бандиты отрубили шашкой пол-уха, но ты тогда еще малый был и не помнишь. А твоих родителей они убили.

Когда она мне это сказала, я, конечно, поплакал и снова пошел на рынок продавать ириски. Вечером прихожу домой и вижу: на столе горит лампа, а тетя лежит уже мертвая. Я испугался и побежал к соседу — банщику Лейбе. Он часто приходил к нам в гости.

— Ладно — сказал Лейбе, — я сейчас приду. Ты иди пока домой.

Но я домой не пошел. «Что я там буду делать, когда мама умерла! — подумал я. — Поеду в Ленинград к Ите». На вокзале жил наш знакомый, цирульник. Он пошел со мной в кассу, купил мне детский билет до Ленинграда, дал на дорогу буханку хлеба и посадил в вагон. На первой остановке я подхожу к кондуктору и спрашиваю:

— Дос ис Ленинград? [44] Это Ленинград?

Но кондуктор не понял.

— Что Ленинград? — сказал он.

Туг с верхней полки крикнули по-еврейски:

— В Ленинград приедем завтра. Ложись, мальчик, спи.

Но легко сказать — спи, когда в вагоне битком набито. Я спал стоя, измучился.

— Измучился! — презрительно сказал Рома Эрман. — Ночь в вагоне проехал и измучился. Эх ты, кисель с водой! Я вот три недели под вагоном ехал и то ничего. Жив, как видишь.

— Откуда? — спросил Ледин.

— С Кавказа.

— А не задержали тебя по дороге? — поинтересовался Ледин.

— Как не задержали? — удивился Рома. — Раз десять, может, задерживали, а то и больше. Только я выкручивался. Зазевается агент, по нужде пойдет или там протокол сядет писать, а меня уж и нет. А придет поезд — я под вагон, в ящик, и поминай как звали. До следующей станции. На станции, конечно, слезешь, пойдешь «стрелять» по вагонам. Сколько там настреляешь и, коли агент не задержит, опять в ящик, под вагон, и до следующей станции трясешься. А как приехали, вижу — стал поезд и дальше не вдет. Жду, жду — не идет дальше. На перроне наши шкеты стоят, с которыми вместе ехал.

— Хлопцы, — говорю, — какой город?

— Ленинград, — отвечают.

— Чего, — говорю, — поезд долго стоит?

— Он дальше не пойдет, — отвечают. — Дальше путей нету.

— Вы, — говорю, — хлопцы, что делаете?

— Мы, — говорят, — в город идем.

— И я с вами.

— Ладно, — говорят, — валяй.

— Чего ж ты с Кавказа уехал? — спросил Ледин.

— Да ну его! — отмахнулся Рома, — надоел. Вначале, как я приехал на Кавказ, мне там даже понравилось. Крутом, куда ни посмотришь, горы, на горах стада, коровы, пастух, что твой палец. Там тебе водопады, тут тебе горцы ходят в черкесках, в бараньих шапках, с кинжалами. Дома или, по-ихнему, сакли, мне тоже понравились: плоские крыши, вроде пола, на крышах сидят люди, едят, пьют, тут же спят, а перед каждым домом вышка такая стоит, вроде крепости. А потом, как пожил я немного, надоело мне все это до черта — и горы, и вышки, и кинжалы. Плюнул я, пошел на станцию, сел на поезд и уехал.

— Да что ты там делал? — спросил Ледин.

— На Кавказе-то? Ничего не делал. Я как приехал туда, на станции не остался, а пошел в горы, в деревню горскую, по-тамошнему — аул. Тут я познакомился с горскими ребятами. Они меня устроили жить на пустой вышке. Я там все время и жил. «Стрелять» не у кого было. Зато ребята мне попались хорошие, приносили шамовку из дому, персики таскали, шашлык. Это бы все ничего. Да скучно уж больно в ауле-то. Днем жара. Ни души не видать. А вечером выйдут горцы на крыши, сидят на корточках, лопочут по-своему, по-кавказски, а то песни поют. Поют ничего, только не понять ни шиша. Поговорить мне не с кем. Горские ребята по-русски не умеют, а я по-горски ни в зуб. Пальцами разговариваем. Пожил я там недели две, а скучно, хоть плачь. Я ребятам и говорю: