Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи - Избранная проза

— Красные есть?

— Никак нет, ваше-родие, — ответил за мать Опанас.

Офицер повернулся к Опанасу.

— Ты тут как, на постое?

— Так точно, ваше-родие, на постое.

— Красных нет? — повторил офицер.

— Никак нет, — ответил Опанас.

— Ну, ладно, ты уж того… смотри…

Офицер сел и попросил пить. Мать принесла ему кружку молока. Офицер выпил и сказал:

— Я сам, — сказал он, — за советы. Но я против большевиков. Они разоряют нас. Верно я говорю?

— Так точно, ваше-родие, — крикнул Опанас. А когда офицер вышел, Опанас подмигнул нам и сказал: — Их-то, бар-то, большевики разоряют. Это верно.

Грабили деникинцы. Купцы обрадовались белым, открыли магазины и сели торговать. Но в первый же день пьяные деникинцы разгромили все лавки и очистили их до нитки. Повсюду, на заборах, на стенах висел приказ Деникина: «За грабеж буду расстреливать». Но грабежи продолжались, а расстреливали только большевиков и пленных красноармейцев. За грабеж не трогали.

А красные собрались с силами и вдруг ночью подступили к городу. Деникинцы испугались и кинулись отступать.

Мы уже спали, когда к нам в дом постукались. Вбежал белый офицер.

— Ты что, ч-черт? — набросился он на Опанаса. — К стенке хочешь? Ступай немедленно!

Опанас оделся и взял винтовку. Выходя, обернулся в дверях и сказал:

— Прощай, Лейка.

— Прощай, Опанас! — закричали мы.

Вдруг кто-то рванул дверь, и в комнату ворвался деникинец. Я его сразу узнал. Это был тот самый чубатый, с мельницы. Через одно плечо у него был перекинута кастрюля, через другое — сапоги.

— Деньги давай! — закричал он.

— Нету нас денег, — заплакала мать, — бедные мы.

— Давай деньги! — кричал деникинец.

Он поднял винтовку, прицелился.

Мать подбежала к стене, сняла круглые часы и дала их деникинцу. Деникинец бросил часы на пол.

— Говорю тебе — деньги давай!

В окно постучались. Кто-то крикнул: «Скорей!» Тогда деникинец, не целясь, выстрелил. Пуля попала маме в грудь. Мать упала.

Я побежал на улицу.

— Караул, спасите! — кричал я.

Но никто меня не заметил. На улице стреляли, расстреливали, убивали.

Наконец ко мне подбежал Нахман, наш сосед.

— Чего ты плачешь? Что случилось? — спросил он.

— Маму убили! — крикнул я и потащил его в дом.

Когда мы вошли в дом, мать была уже мертвая.

Пошла мать на базар. Ушла она одна, а вернулась не одна: корзину ей нес какой-то красноармеец.

— Ну, товарищ, — сказала мать, входя в дом, — спасибо, что донесли.

— Да что там, — Красноармеец махнул рукой и рассмеялся. — Меня же не убыло.

— Садитесь, — сказала мать, — хотите чаю?

— Угостите, выпьем с удовольствием, — сказал красноармеец, — а не угостите, и так уйдем.

Мы сели пить чай.

— Как тебя звать? — спросил меня красноармеец.

— Борух, — сказал я.

— Борух, — повторил красноармеец, — а по-русски как? — спросил он.

— По-русски — Борис, — сказала мать.

— Ну, Боря, — сказал красноармеец, — скажи-ка по совести, сколько тебе годков?

— Пять, — сказал я, — шестой вдет.

— Ого! Большой, значит, — удивился красноармеец. — А ну-ка, покажи, усы-то у тебя растут?

— Нет, не растут усы, — сказал я.

— Эх, жалко, — вздохнул красноармеец, — расти у тебя усы, взял бы тебя в Красную армию. За командира бы взял. А фартовый бы из тебя вышел командир. Верно я говорю?

— Верно, — сказал я.

— А вас как звать? — спросила мать.

— Нас звать Мишей, Михаилом, значит, — ответил красноармеец, — по отчеству Иванычем, а по фамилии Карачев.

— Вы не здешний? — спросила мать.

— Орловские мы, — сказал красноармеец, — Елецкого уезда. Слыхали, может?

— Слыхала, — сказала мать.

— То-то, — рассмеялся красноармеец. — Елец — всем ворам отец. Верно я говорю?

Подружились мы с Мишей. Стал он к нам ходить часто. Придет, посидит, чаю выпьет, иногда принесет с собой хлеба, иногда поможет матери по хозяйству. А то и так: уйдем на день гулять в город, а вечером домой к нам чаю выпить, поговорить. Привыкли мы к нему, как к родному. Да и ему наш дом пригляделся. Как у него свободный час, так к нам.

Так прошло месяца два или три. Раз утром в базарный день началась пальба. Красные, отстреливаясь, уходили за реку, а за ними в город врывались деникинцы. Улицы опустели.

Ворвались деникинцы в город в два часа дня, а к четырем они дошли уже и до нашего переулка. Мы сидели в кухне на полу, когда услыхали стук в дверь и крик: «Открой дверь, стрелять будем!»