Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи - Избранная проза

Мы ночевали в полуразрушенном доме. В нем не было ни потолка, ни пола. Только и были что окна да двери. А морозы были здоровые. И дела пошли под гору. Подавали все меньше.

— Эго не город, — сказал раз Цыган, — это — дыра. Собирай монатки, ребята. Кроем в Переяслав! Поняли?

Обратно в Переяслав мы поехали поездом.

Скоро после того Цыган пропал. Вылез утром из подвала на двор, сказал, что скоро вернется, и не вернулся. Куда он девался, не знаю. У Хаима же нашлась в городе какая-то родня, тетка, что ли, он ушел к ней жить. Остался я один.

Зима прошла. Настало лето.

Раз утром стоял я у продуктового ларька, голодный как зверь, и глядел на пирожки с рисом. «Спереть бы таких хоть пяток, — думал я, — да с кофеем, да с маслом — эх!»

Думаю я так, и вдруг меня кто-то хлоп по плечу. Обернулся я — Вольф. Стоит рядом, палочка в руке, круглый, лысый, а на лысине муха сидит.

— Вот ты где, Шостак, — говорит, — а мы тебя ищем. Семнадцатого годовщина колонии. Как-никак, а тебя тоже чествовать надо. Едем со мной.

У меня прямо дух захватило, но я смолчал. Стыдно мне было согласиться сразу. Вольф повертел перед носом палочку, подождал и говорит:

— Значит, едем?

— Ладно, — говорю, — едем.

— Молодец, Шостак, — обрадовался Вольф, — молодчина.

Прожил я на этот раз в колонии два года, а на третий год получаю от старшего брата Лейбы письмо. Брат пишет, что остался служить в Красной армии, живет в Ленинграде и зовет меня туда. «Ленинград — большой город, — писал брат, — учиться будешь. Человеком станешь». Пошел я с этим письмом к Вольфу.

— Что же, — сказал Вольф, — раз брат зовет — поезжай. Ленинград стоющий город.

Попрощался я с ребятами, сел на поезд и поехал.

— Тебе надо поступить в детский дом, — сказал мне брат, когда я приехал, — а когда подрастешь, определю на рабфак.

Но в ОНО брату сказали, что меня сначала направят в карантин, а уже оттуда в детский дом.

В карантине в то время жили беспризорники, малолетние преступники и дефективные. Командовал там Костя, парень лет шестнадцати, толстый, черт, как свинья. И что ни слово, то — «убью». Слягавишь — убью. Не дашь — убью. Не пойдешь — убью. И не зря, ведь, грозился — за покушение на убийство Костя потом попал в лавру.

Было так дело: сели мы раз утром чай пить. Что такое? Чай соленый как рассол. Оказалось, что Костя в чай вместо сахара соль насыпал, а сахар забрал себе. По столу от Кости и дальше — приказ: «Молчать, братва! Слягавишь — убью». Пьем чай, тошнит, а пьем и молчим. А после чая нас вдруг выстраивают в зале, появляется заведующий. «Вы так простоите до тех пор, пока не скажете, кто насыпал соль». Так. Значит, кто-то накатил. Но от нас ничего не добились. Продержали в строю целый час и отпустили. А наутро нашли Фомку, тихого парнишку, лет четырнадцати, привязанным к постели, в ладонь вбит гвоздь, и видать, что ночью его кто-то душил. Развязали Фомку, а он говорит: «Костя». Бросились искать Костю, а его нет. Нашли его только через месяц где-то в подвале на Лиговке.

— За что ты хотел убить Фомку? — спросили его.

А Костя:

— Лягавый он.

Меня в первый же день избили. Но потом, когда узнали, что я пою, не трогали. Заставляли только каждый вечер петь.

Прожил я в карантине месяца четыре. Потом меня перевели сюда, в детский дом. Весной детский дом переехал на Сиверскую. Мы работали, купались, отдыхали, делали походы в лагеря. В то лето я вступил в пионерскую организацию. А с осени стал ходить в школу. Меня приняли в третий класс.

— А сейчас ты в каком? — спросил Ледин.

— А сейчас-то я в седьмом, — сказал Шостак. — А вот весной поеду в колхоз.

О побегах зашел разговор случайно во время прогулки по набережной.

Семен показал на шпиль Петропавловской крепости и сказал:

— Вот бы куда залезть.

— А зачем? — сказал Натан.

— А интересно. Высоко.

— Сделать бы на шпиле дом — и воров туда, — сказал Иеня.

— Оттуда не убежишь. Врешь.

— Не быть ежли дураком и не трусить, так откуда хошь убежишь, — сказал парень, которого за короткие ноги прозвали «Коротуном». Настоящее его имя было Михаил, Мишка.

— Ловкач ты, брат, — сказал Натан. — А посадить бы тебя на Исакий да лестницы бы убрать — другое бы запел.

— Убежал бы, — уверенно проговорил «Коротун», — я таким вот шкетом был, а из детского дома удрал.

— То из детского дома, — сказал Иеня.

— А ты знаешь, какой это был детский дом? — повернулся Коротун к Иене. — Почище тюрьмы: вокруг двора — высокий забор. Ворота день и ночь на запоре. А у ворот сторож, здоровый такой бык, — Фонька. Беги туда.