Марлен Хаусхофер - Стена

Позднее там, где подкармливали дичь, я нашла шесть кусков красной каменной соли и спрятала их на кухне в сухом месте. Другой соли у меня сейчас уже нет. Летом смогу ловить форель на Луизину удочку. Прежде мне не доводилось ловить рыбу, но это, наверное, не так уж трудно. Перспектива столь истребительных занятий меня отнюдь не радовала, но выбора не было, если мы с Луксом намеревались остаться в живых.

На обед сварила рисовую кашу на молоке, но без сахара. Несмотря на всю бережливость, уже через два месяца сахару не осталось ни кусочка и мне пришлось навсегда отказаться от сладкого.

Я также твердо решила каждый день заводить часы и зачеркивать клетку в календаре. Тогда это казалось страшно важным. Я прямо-таки цеплялась за скудные остатки человеческих обычаев. Я и до сих пор не отказалась от определенных привычек: каждый день моюсь, чищу зубы, стираю белье и прибираю в доме.

Не знаю, зачем я это делаю, просто какая-то внутренняя потребность. Возможно, меня пугает перспектива — если перестану это делать — постепенно превратиться в зверя, ползать, грязной и вонючей, на четвереньках и издавать нечленораздельные звуки. Не то чтобы я боялась превратиться в зверя, это-то было бы неплохо, но человек не может стать зверем, ему придет конец прежде, чем он им станет. Не хочу, чтобы со мной приключилось такое. В последнее время боюсь этого больше всего, я и пишу от страха. Когда кончу, как следует спрячу записки и забуду о них. Не хочу, чтобы чудище, в которое я могу превратиться, когда-либо их нашло. Сделаю все, чтобы избежать такого превращения, но я не так сильно воображаю о себе, чтобы быть уверенной: со мной не случится того, что до меня случалось со столь многими.

Уже сегодня я не тот человек, что прежде. Как узнать, что будет дальше? Может, я уже сегодня так далека от себя прежней, что даже не замечаю этого?

Думая сейчас о женщине, которой я была до того, как в мою жизнь вошла стена, я не узнаю себя. Но и та, что десятого мая пометила в календаре «переучет», тоже совсем чужая. С ее стороны было весьма разумно оставлять заметки, чтобы я могла вспоминать о ней. Да, я же нигде не назвала своего имени. Я почти забыла его, и да будет так! Никто меня этим именем не зовет, стало быть, его больше нет. Не хочу, чтобы оно когда-нибудь появилось в иллюстрированных журналах победителей. Не могу представить, что где-то еще есть журналы. Но почему бы и нет? Если бы катастрофа разразилась в Белуджистане, мы преспокойно сидели бы в кафе и читали об этом в газетах. Сегодня Белуджистан — это мы, очень далекая чужая страна, вряд ли кто и знает, где она, там живут такие люди, которых, верно, и людьми-то нельзя назвать, недоразвитые и нечувствительные к боли: слова и цифры в чужих газетах. Совсем не повод беспокоиться. Очень хорошо помню, насколько большинство людей лишено фантазии. Может, и к счастью для них. Фантазия делает слишком чувствительным, ранимым и беззащитным. Может быть, она вообще признак вырождения. Никогда не ставила этого им в вину, даже, наоборот, завидовала. Таким живется легче и лучше, чем остальным.

Это к делу не относится. Просто иногда не удается уйти от мыслей о том, что мне кажется важным. Мне так одиноко, что от бесплодных раздумий не увильнуть. С тех пор как погиб Лукс, стало много хуже.

Постараюсь не уклоняться слишком в сторону от заметок в ежедневнике. Шестнадцатого мая нашла наконец место под картошку. Мы с Луксом искали его несколько дней подряд. Хотелось, чтобы оно было поблизости от дома, на солнце, но прежде всего — чтобы земля была хорошая. Последнее — почти невозможно.

Известняк тут покрыт очень тонким слоем гумуса. Я уже едва не отчаялась, пока нашлось подходящее местечко на маленькой солнечной полянке. Почти ровное, сухое, со всех сторон укрытое лесом и с настоящей землей. Чудесной легкой землей, черной и полной мелких кусочков угля. Верно, когда-то, давным-давно, там жгли уголь, хотя теперь в лесу нет, конечно, никаких угольщиков.

Не знала, любит ли картошка такую землю, но решила сажать ее там, ведь больше такой земли мне не найти.

Взяв лопату и мотыгу, я тут же принялась за работу. Не так-то просто: там росли кусты и ужасно жесткая трава с длиннющими корнями. Я копала четыре дня и совершенно вымоталась. Закончив, отдохнула денек и тут же взялась сажать картошку. Смутно припоминая, что для этого клубни полагается разрезать на части, я следила, чтобы на каждой из них был хоть один глазок.

Закончив посадку, вернулась домой. Оставалось только ждать и надеяться.