Антон Понизовский - Обращение в слух (журнальный вариант)

— Послезавтра… Нет, строго говоря — уже завтра.

— Как?.. Завтра тебе двадцать лет?! И что, ты не поехала даже домой?!

— А ты считаешь, должна была? — хитро спросила Леля.

Вместо ответа Федя соскользнул с кресла и стал целовать ее руку. Лелина кожа по-прежнему пахла снежной водой.

— Не спеши. У нас много времени… Много-много…

Пламя скрипело, шуршало: звук был похож на хрустение дождя по гравию или по листьям.

Смыкались и размыкались огненные перепонки.

Лицу было жарко, как будто вслед за огненными языками под кожей двигались и расширялись горячие волны.

Федя почти не спал прошлой ночью (вообще, получалось, что за последние полтора суток он спал два часа), довольно давно не ел — и теперь пребывал в блаженном изнеможении… Тек огонь — и он тоже тек вместе с огнем; поднимались, витали искры — и мысли так же витали: «Все это — про нас… Почему хочется бесконечно смотреть на огонь? Потому что — про нас… мы сгораем… и исчезаем в огне… мы питаем огонь… Мы сгораем, а он остается… один и тот же… Мы разные, а он — тот же… во мне… но и в ней… тот же самый… как долго… Мы думали, мы для себя — а на самом деле мы для него… Вот и дерево — для огня… Весь смысл дерева — только в огне… оно в нем проявляется, осуществляется… даже строение дерева — проявляется… только надо внимательно… Что-то было еще… надо вспомнить… Как удивительны огненные языки: ни одного повторяющегося момента… красиво… Да! важно: красиво… да… очень красиво… Красиво — наверное, чтобы мы повнимательнее смотрели… а мы не смотрим… Но что-то было еще, такое простое… простое-простое… Только надо внимательно… что-то еще…»

Верхняя плаха сломилась, и облако искр полетело в трубу. Головешки стреляли и хлопали, несколько щепок упали вниз, сквозь решетку колосника, и теперь вся решетка снизу была облита огнем.

Камин зазвучал новым тоном, как будто наверху летел самолет.

Угли переливались, словно над ними шли облака; колыхались актинии, точь-в-точь подводный мир…

И в душе у Феди что-то текло, что-то расплывчатое, горячее; что-то растапливалось: растапливался ледяной стержень, намерзший и смерзшийся от одиночества — постепенно растапливался, было больно, но больно-приятно, как после мороза отогреваться в тепле… и в то же время покой, как будто впервые за много лет — дома… Огонь позванивал, перезванивал, как ручеек… лился, тек… «Удивительно, — текли мысли, — как раньше не замечал, что огонь и вода так похожи… текут… жизнь течет… утекает… и время течет… и огонь… Вот: ведь можно смотреть на огонь и на воду — а это одно и то же, оказывается… про нас… Как истории — тоже текут — утекают… горят и сгорают — и надо внимательно… Что-то, да: ведь еще какая-то мысль… что-то простое… про нас… про меня… чтобы не пропустить… это важно, да, важно: это самое важное!.. Это важно, а все остальное — лишь узконосые полуботинки, алоэвый гель, полугель…»

Федору почему-то ужасно понравилась мысль про «алоэвый полугель». «Это важно, а остальное — всего лишь полуботинки и полугель». Он подумал, что эту мысль нипочем нельзя упустить, а нужно немедленно зафиксировать. Он напрягся и произнес:

«Узколоевый полугель».

«Что?» — переспросил кто-то.

«Гель, — убежденно повторил Федя. — Полубоевый… гель».

«Да ты спи-и-ишь!» — засмеялся кто-то.

Федя посмотрел — и увидел рядом с собой, близко-близко, лицо с черными при неустойчивом свете огня глазами. Еще не очнувшись, еще не вернувшись в себя, он вдруг ясно — до страшного ясно — почувствовал, что каким-то неведомым образом вся его жизнь — и сам он, весь он — принадлежит этому человеку, зависит от него — от нее — и даже больше того: не только «принадлежит», а каким-то непостижимым образом является с этим другим человеком — единым целым. Они были разделены, между ними было физическое расстояние — и в то же время они были единым целым. Он видел, что этот другой человек рядом с ним — эта почти совершенно ему не известная девушка с черными в тенях глазами — в сущности, он сам и есть. Вокруг двигались тени. Он понял, что происходит, о чем он мечтал, не смел даже мечтать. Все осуществлялось сейчас. Горел огонь, двигались тени. Он много-много раз, много-много раз думал и говорил о «любви», но не знал, что любовь — это так прямо и страшно.

Когда я замуж вышла в двадцать пять лет, у нас с мужем восемь лет не было детей.

У меня всё в порядке, у мужа в порядке — а детей нету и всё.