Елена Лобачева - Хроники Птеродактиля

Развязка наступила случайно. Мать Надежды умирала со свойственным ей благородством. В рассудке. По соседству, в одноместной палате лежала Юрина тетка, которая, не выдержав одиночества, вскоре оказалась рядом с Надиной мамой. Разговорчивая и дотошная, тетка снабжала окружающих информацией друг о друге. Подробно, смакуя детали, она описывала племяннику жизнь соседки по палате, ее дочери, зятя, внуков. Через неделю воспаленный рассудок перевернул привычное представление о Надиной жизни в сторону, для Юриного здоровья весьма опасную: Надя жила все эти годы прочно и счастливо. Без него.

— Всем здоровья и душевной стойкости, — войдя в палату, привычно проговорила Надя.

— И тебе здоровья, Наденька. До чего ж приятная женщина: мать умирает, а она, — откуда силы берутся, — всегда с улыбкой, руки проворные, так и мелькают. И нас не забывает — где поможет, где посочувствует. Муж у нее такой обходительный. Души не чает в Наденьке.

Спиной чувствуя присутствие Нади, Юра неторопливо, скрывая волнение, возился в сумках, раскладывая гостинцы.

— Ой, я вижу, и вас навещают. Ваш сын?

— Нет, Надюша, — племянник. Познакомься, познакомься, может, пригодится и он тебе на какое дело. Иди, Юрик, тебе тоже пора. Небось Нюра заждалась, еще приревнует, — тетка закашлялась.

Юра медленно развернулся. Стараясь справиться с дрожью в голосе, смог лишь выдавить из себя:

— Добрый день.

«Она похожа на сытую кошку», — Юра разглядывал Надю тщательно, стараясь запомнить каждую частичку ее облика.

— Я узнала тебя. Значит, Нюрка есть. Что, и дети народились? Слава Богу. Видишь, все как у людей. И я могу не беспокоиться: повзрослел мой «хлюпик», глядишь, и на человека станешь похожим. Нюрке-то не рассказывай о своей «дури»: вешаться да с моста прыгать… Уйдет. — И, не меняя выражения лица, Надя бросила напоследок: — Пока, я домой. К семье и нормальной жизни.

Все вернулось. Снова мешала дышать липкая непереносимость жизни. Юрий шел быстро, почти бежал, не разбирая дороги, не видя прохожих.

Тошнотворный скрежет эхом проник сначала в желудок, потом в сознание. Мысли, разорванные в клочья, равнодушно остановились: тот самый перекресток…

Больничные койки покинули в один день и умершая мать Надежды, и поправившая здоровье Юрина тетка. Тогда же оставил земные хлопоты Юрий.

Юрий и Надина мать были похоронены в один день на разных кладбищах.

Несуразность Конца Юрий не осознавал. Скудный эгоизм «вновь пришедшего» раздосадовал многих. Призрак понимания проявил лишь Владимир. В знак солидарности.

Владимир, покинувший земные дела первым из них, любил философствовать.

«A bove majore discit arare minor» [2] Старый вол учит пахать молодого (лат.). , — с этой фразы начинал Владимир будничные перебранки. В своих деяниях он каялся частями. В отличие от Юрия, Владимир любил каяться. И там, и здесь. Каждая доза покаяния облекалась в стройное учение либо философского, либо теологического характера. Думаю, он не очень-то отличал одно от другого. Я знал его еще по земным делам. Там он слыл болтливым и невежественным.

Владимир оставил после себя униженную жену сына и двух дочерей. И еще он искромсал сердце и душу Лены. Удивляло смирение, с которым она сносила его жестокость.

Сдружило их детство, усадив за одну парту на долгие восемь лет. Лену он считал дурой, но с мозгами. А это можно использовать.

Неосознанно Владимир старался найти тот критический порог, после которого терпению Лены придет конец и она отодвинет плечо, надежное и теплое. Ничуть не бывало. Казалось, жизненные испытания закаляли ее, делая глупее и глупее.

«Ишь, как расселись: ноги-то, ноги — вместе, врозь, вместе, врозь. Ловко получается: мужик ноги раскинул, баба, наоборот, сдвинула. Будто боится, что прямо здесь, в метро, при всем народе к ней под юбку полезут. И как по заказу сидят вперемежку: он, она, он, она… врозь, вместе, врозь, вместе…» — Володя смотрел на сидящих напротив. Вагон покачивало, мысли убаюкивали. Володя любил метро.

Полудремотная расслабленность дорисовывала картинки, в которые Володя ярко и непристойно обрядил противоположный ряд: «Какой-то узор, в самом деле. Почему, когда просто рядом сидят, то есть задница к заднице, то и ноги касаются ног их внешней частью. Мужик и раскрывает ноги так, что рядом другому мужику не сесть. Обычно влезает баба. С другого края — опять мужик. И опять ноги врозь (благо, в штанах — на людях-то).

Другое дело, когда он на ней. Здесь, уж все по-другому: у нее — ноги раздвинуты, а у него вместе. И правильно. Иначе — не войдешь в нее „с удобством“…»