Ким Эдвардс - Дочь хранителя тайны

Дэвид включил свет в увеличителе, затем положил фотобумагу в проявитель. Он остро ощущал присутствие сына, который молча стоял рядом с ним в темноте.

– Фотография – вообще сплошная тайна, – продолжал Дэвид через несколько минут, доставая снимок щипцами, ополаскивая и перекладывая его в закрепитель. – Впрочем, тайны есть у каждого из нас, и мы о них никогда никому не рассказываем.

– Музыка совсем не такая, – отозвался Пол, и Дэвид уловил неприятие в голосе сына. Но в слабом красном освещении было невозможно понять, что выражает лицо Пола. – Музыка – это пульс мира. Она всегда и везде. Временами ты можешь ее коснуться. А когда это удается, ты понимаешь, что все в мире взаимосвязано.

Он развернулся и вышел из темной комнаты.

– Пол! – крикнул вслед Дэвид, но его сын, сердито грохоча ногами, уже спускался по наружной лестнице.

Дэвид подошел к окну. Пол пробежал через двор, поднялся на заднее крыльцо и скрылся в доме. Через пару секунд в его комнате зажегся свет. Из окна поплыла чистая, прекрасная мелодия Сеговии. Анализируя их разговор, Дэвид готов был броситься вслед за сыном. Он ведь надеялся достучаться до Пола, найти точку соприкосновения, но, несмотря на все его добрые намерения, мирная беседа стремительно переросла в спор и привела к отчужденности. И Дэвид не рискнул увеличить пропасть. Тусклый красный свет фотолаборатории действовал успокаивающе. Он вспомнил свои слова: мир соткан из множества тайн и держится на костях, которые никогда не видят света. Когда-то он искал единства, как будто в скрытой связи между легкими-и тюльпанами, венами – и деревьями, плотью – и почвой рассчитывал обнаружить формулу, которая все объяснит. Но, увы, связи не было. Скоро он войдет в дом, откроет дверь спальни и увидит спящую Нору. Постоит, наблюдая за ней – вселенской загадкой, существом, которое он никогда по-настоящему не узнает, женщиной, обернувшейся клубочком вокруг своих тайн.

Дэвид подошел к небольшому холодильнику, где держал химикалии и пленку. В глубине, за бутылками, хранился конверт, полный двадцатидолларовых купюр, хрустящих, новых, холодных. Дэвид отсчитал десять, подумав, добавил еще столько же и сунул конверт обратно за бутылки.

Раньше он всегда отправлял деньги по почте в листе чистой белой бумаги, но сегодня, когда гнев Пола еще витал в воздухе, а в комнату вплывали звуки его гитары, Дэвид сел за письмо. Он писал быстро, не думая, изливая все свое сожаление о прошлом, рассказывая обо всем, чего он хотел для Фебы. Кто она, эта девочка, плоть от его плоти, дочь, от которой он отказался? Дэвид не ожидал, что она столько проживет и что с ней произойдет все то, о чем пишет Каролина. Он подумал о сыне, одиноко сидящем на сцене, вообще об одиночестве, котрое Пол всюду носил с собой. Так ли это у Фебы? Что изменилось бы для них, если бы, как Нора и Бри, они росли вместе – очень разные, но связанные неразрывными нитями? Что было бы с ним, Дэвидом, если бы не умерла Джун? «Я очень хочу встретиться с Фебой, – писал он. – Хочу познакомить ее с братом, чтобы они узнали друг друга». Не перечитывая, он сложил свое послание, убрал вместе с деньгами в конверт, надписал адрес. Запечатал, наклеил марку. Завтра отошлет.

Гитара стихла. Дэвид вышел на балкончик гаража и смотрел на луну – она поднялась выше, четко выделяясь на черном небе. И на пляже он сделал свой выбор: ушел от одежды Норы на песке, от ее смеха, выплескивающегося из окна. Он вернулся в коттедж и занялся фотографиями, а когда она появилась – примерно через час, – не сказал ни слова о Говарде. Промолчал, зная, что его тайна глубже, страшнее, что измена жены порождена его грехами.

Вернувшись в темную комнату, Дэвид начал просматривать отпускную пленку. За ужином на пляже он сделал несколько очень живых снимков: Нора с бокалами на подносе, Пол у гриля, в сдвинутой на затылок кепке, все вместе на веранде. Дэвида интересовал самый последний снимок. Он нашел его, положил в ванночку с проявителем. Там, где только что ничего не было, медленно, зерно за зерном, проступало изображение. Этот процесс неизменно поражал Дэвида своей непостижимой тайной. Он зачарованно следил, как смеющиеся, с бокалами в руках, Нора и Говард постепенно обретают форму. Невинная и одновременно судьбоносная сцена – момент выбора. Дэвид вынул фотографию из проявителя, но закреплять не стал. Он вышел на балкончик, под лунный свет, и встал с мокрым снимком в руке, глядя на свой темный дом с Норой и Полом внутри, которые мечтали каждый о своем и двигались по собтвенным орбитам. Чья жизнь формировалась под влиянием силы тяжести – тяжести выбора, сделанного им много лет назад.