Ким Эдвардс - Дочь хранителя тайны

Трое мужчин – ее потрясло, что она подумала так о Поле, но его плечо было вровень с плечом Дэвида, и он выглядел настолько взрослым и независимым, словно никогда не сидел у нее в животе, – собрались у веранды. Гриль источал запахи дыма и резины, от углей к небу возносился зыбкий жар. Голый до пояса, сунув руки в карманы обрезанных джинсов, Пол с застенчивой краткостью отвечал на вопросы Говарда. Муж и сын не видели Норы, их взгляды были обращены к костру и океану, в этот час гладкому, как непрозрачное стекло. Говард, стоявший к ним лицом, поднял голову и улыбнулся ей. Прежде чем обернулись Пол и Дэвид, прежде чем Говард протянул ей бутылку вина, его взгляд встретил взгляд Норы – на мгновение, важное только для них двоих. Произошло нечто недоказуемое, но очень реальное: секундное единение, сумрак в его глазах, их лица, раскрывшиеся в обещании удовольствия. Мир разбился о них, как прибой.

Дэвид повернулся с улыбкой, и мгновение захлопнулось.

– Белое, – сказал Говард, отдавая бутылку, и сразу показался Норе очень заурядным. А еще эти его дурацкие бакенбарды до середины щек… Скрытый смысл прошедшего мига – неужели она все придумала? – куда-то исчез. – Надеюсь, подойдет.

– Замечательно, – ответила она. – У нас как раз омары.

Такой обыденный разговор. Поразительное мгновение осталось в прошлом, Нора снова стала любезной хозяйкой. Эта роль сидела на ней так же свободно, как и шелестящий сарафан. Говард был ее гостем, и она предложила ему плетеное кресло, предложила выпить. А когда вернулась с джином, тоником и ведерком льда на подносе, солнце уже опустилось к самому краю воды, над которым вскипали пышные, розовые и персиковые, облака.

Ужинали на веранде. Тьма сгустилась быстро, и Дэвид зажег свечи, заранее расставленные вдоль перил. Начинался прилив, невидимые волны глухо шуршали по песку, в неверном мерцании свечей голос Говарда то усиливался, то затихал. Он рассказывал о построенной им камере-обскуре, ящике красного дерева, который поглощает свет, за исключением одного-единственного точечного луча, и в результате в маленьком зеркале создается отражение окружающего пространства. Этот инструмент – предшественник фотоаппарата; им пользовались некоторые художники – Вермеер, например, – достигая в своих работах фантастического уровня детализации.

Нора слушала и удивлялась его изобретательности. Подумать только, мир, отраженный на темной внутренней стенке ящика, крошечные фигурки, пойманные лучом света и все-таки движущиеся. Это так отличалось от их с Дэвидом фотосессий, когда объектив аппарата пришпиливал ее ко времени и пространству. Сейчас, потягивая в темноте вино, она поняла, что тут-то и кроется их основная проблема. Они с Дэвидом кружили поблизости, но не покидая своих орбит. Разговор перекинулся на другие темы, Говард стал рассказывать о Вьетнаме, куда ездил военным фотокорреспондентом.

– Зачастую просто-напросто скучно, – отмел он восхищение Пола. – Катались взад-вперед по реке Меконг, больше ничего. Река, впрочем, удивительная, вообще места там необыкновенные.

После ужина Пол ушел в свою комнату, откуда вскоре полились гитарные переборы, вплетавшиеся в рокот волн. Пол не хотел сюда ехать: ему пришлось пожертвовать целой неделей в музыкальном лагере, а буквально через пару дней после возвращения предстояло играть на одном очень важном концерте. Но Дэвид настоял, чтобы сын ехал с ними. Он не принимал всерьез музыкальные устремления Пола – дескать, годится в качестве хобби, но не профессии. Однако Пол был страстно влюблен в свою гитару и твердо решил поступать в Джуллиард [5] Лучшая музыкальная школа Америки. Находится в Нью-Йорке, в Линкольновском центре сценических искусств. . Дэвид, столько трудившийся ради благополучия семьи, не мог спокойно слышать об этом. Вот и теперь изящные, крылатые аккорды, слетавшие на землю, напоминали скальпель, остро врезающийся в плоть.

С оптики разговор перешел на волшебное освещение долины Гудзона, где жил Говард, и Южной Франции, где он любил отдыхать. Он описал узкую дорогу, клубы тонкой пыли, поля с сочными подсолнухами. Говард. Он был только голос, неразличимая тень, но его слова, как музыка Пола, обнимали Нору, искрились внутри нее. Дэвид подлил всем вина и сменил тему, а потом все они встали и перешли в ярко освещенную гостиную. Дэвид достал из папки серию черно-белых снимков, и между мужчинами завязалась горячая дискуссия о свойствах света.