Ким Эдвардс - Дочь хранителя тайны

– Не волнуйтесь, миссис Генри, – повторила мисс Трокмортон чуть менее терпеливо и, выкрикивая что-то успокаивающее чистым, как колокольчик, голосом, бросилась на помощь маленькой девочке, которой песок попал в глаза.

Нора наблюдала за сыном. Он с горящими щеками играл в салочки, носился, почти не размахивая руками. За исключением темных волос, он был, по общему мнению, чрезвычайно похож на Нору. То же строение костей, та же бледность. Действительно, она видела в нем себя, но и Дэвида тоже: в линии подбородка, изгибе ушей, в том, как Пол стоял, сложив руки, когда слушал учителя. Но главным образом, Пол был просто самим собой. Он очень любил музыку и целыми днями напевал песенки собственного сочинения. Ему исполнилось только шесть, а он уже пел соло, выступая вперед из школьного хора с невинной самоуверенностью, крайне изумлявшей Нору. Его звонкий голос взлетал над залом, ясный и мелодичный, словно вода в ручье.

Резко затормозив, Пол присел на корточки рядом с мальчиком, который палкой таскал листья из грязной лужи. На правом колене Пола была ссадина, пластырь почти отклеился. Солнце вспыхивало бликами в его коротких волосах. Нора смотрела на него, такого серьезного, поглощенного своим занятием, и поражалась самому факту его существования. Пол, ее сын. Здесь, в этом мире.

– Нора Генри! Тебя-то мне и надо.

Обернувшись, Нора увидела Кэй Маршалл в узких розовых брюках, кремово-розовом свитере, золотистых туфлях на плоской подошве, со сверкающими в ушах золотыми сережками. Одной рукой она катила перед собой старинную плетеную коляску с новорожденным ребенком, другой держала Элизабет, свою старшую. Элизабет родилась на неделю позже Пола, той внезапной весной, которая наступила за странным, неожиданным снегопадом. Сегодня на ней было розовое платье в горошек и белые лакированные туфельки. Она нетерпеливо вырвалась от Кэй и бросилась через площадку к качелям.

– Замечательный день, – сказала Кэй, провожая девочку взглядом. – Как поживаешь, Нора?

– Хорошо, – ответила Нора, с трудом удерживаясь, чтобы не начать поправлять волосы, и вдруг устыдившись своей простой белой блузки, голубой юбки и отсутствия украшений.

Кэй Маршалл, где бы и когда Нора ее ни встретила, всегда была невозмутима, в тщательно подобранном наряде, с идеально одетыми, послушными детьми. Именно такой матерью когда-то хотела стать Нора, – матерью, хладнокровно владеющей любой ситуацией. Она восхищалась Кэй и по-хорошему завидовала. А иногда ловила себя на мысли, что, будь она больше похожа на Кэй, более безмятежной и уверенной, их с Дэвидом брак только выиграл бы, они бы стали счастливей.

– Хорошо, – повторила Нора, заглядывая в коляску, откуда большими пытливыми глазами смотрел младенец. – Нет, вы только полюбуйтесь, как выросла Анжела!

Нора порывисто наклонилась и взяла на руки младшую дочь Кэй, одетую в нечто кружевное и розовое, в тон платью сестры, и с умилением вспомнила Пола в этом же возрасте, его нежную кожу, запах мыла и молока. Она бросила взгляд на площадку: сын опять играл в салочки. Теперь, в школе, у него была своя жизнь. Он уже не любил сидеть возле нее, ласкаясь, – только когда болел или хотел, чтобы ему почитали на ночь. Просто не верилось, что мальчишка с красным трехколесным велосипедом, который бьет палкой по лужам и очень красиво поет, когда-то был таким же вот маленьким.

– Нам сегодня десять месяцев, – сказала Кэй. – Можешь в это поверить?

– Нет, – ответила Нора. – Как же летит время.

– Ты была в университетском городке? – спросила Кэй. – Слышала, что случилось?

Нора кивнула:

– Бри звонила вчера вечером.

(Нора стояла с трубкой в одной руке, а другую прижимала к сердцу: на зернистом экране телевизора, в новостях, показывали четырех застреленных студентов Кентского университета. Даже в тихом Лексингтоне много недель подряд атмосфера накалялась, в газетах писали о войне, протестах, непорядках; что-то сдвигалось, менялось в этом мире.)

– Страшно, – изрекла Кэй, нисколько не ужасаясь, с равнодушным неодобрением, словно речь шла о чьем-то разводе. Она взяла Анжелу, поцеловала в лобик и посадила назад в коляску.

– Страшно, – согласилась Нора, так же внешне спокойно, хотя для нее студенческие беспорядки отражали нечто глубоко личное, давно творившееся на душе.

В сердце мгновенно, остро, глубоко кольнула зависть. Кэй жила, не зная потерь, в наивной уверенности, что у нее всегда все будет в порядке, а мир Норы перевернулся со смертью Фебы. Любая радость оттенялась этой трагедией – и другими несчастьями, подстерегавшими повсюду. Дэвид просил ее успокоиться, нанять прислугу, не переутомляться. Его раздражали ее вечные дела, комитеты, задумки. Но она не могла сидеть сложа руки, ей становилось не по себе. И Нора устраивала собрания, заполняла дни до отказа – в отчаянном страхе, что стоит ей хоть на миг ослабить защиту, трагедия не замедлит последовать. Это чувство особенно обострялось к полудню, и Нора, чтобы дожить до вечера, как правило, прибегала к помощи выпивки – джина, иногда водки. Она любила ощущение покоя, от спиртного разливавшееся по телу, и тщательно прятала бутылки от Дэвида.