Буквально через минуту багровый, запыхавшийся замдиректора ворвался в сторожку и с порога завопил:
— Всех уволю к чертовой матери до одного! Почему на территории никого нет?! Чтоб все сейчас же на местах были! Бригадира ко мне!
Пока Митрич выбирался из-за стола, сторожа рассеялись так же быстро, как перед тем собаки.
Наверное, обошлось бы этим криком да обходом постов, однако, как назло, когда все еще переживающий, но уже заметно меньше замдиректора, и поддакивающий ему Митрич возвращались с обхода, на широком пустом прогале между складами, где днем разъезжались груженые машины, непонятно как образовалась кошка, на Мосгорснабсбыте вообще никогда кошек не водилось. И, откуда ни возьмись, тут же выскочили псы и погнались за ней. Какой-то из них догнал первый. Хрясь! — и от песьей морды полетели по разным сторонам две кошачьих половинки.
Митрич услышал сдавленный всхлип, глянул на начальника и опешил. Тот, белый как снег, как-то обтекал, оседал, опускался вниз. Митрич кинулся, подпер плечом, единственной рукой поддержал. Замдиректора опомнился, провез рукой по лбу, так что его начальническая ондатровая шапка съехала лихо набекрень, и неровным шагом устремился к проходной, возле нее одумался и свернул в здание администрации, где у него был кабинет.
Вернулся он минут через двадцать порозовевший, в завлекательных парах армянского коньяка. И началась ночь, которую Полковник потом называл «Варфоломеевской». Озверевший от постигших волнений и подогретый коньяком замдиректора прихватил все того же безропотного Митрича и пошел проверять посты. Лейтмотивом этого повторяющегося по кругу рейда было: «Всех уволю!», бормотавшееся сквозь зубы.
— И уволил, если б не студент, — рассказывая, делал вывод Митрич. — Студент-то дежурил на железнодорожных складх, а там ветрище — ужас! Да еще влажность сто процентов, потому что днем таяло, а тут перепад температур. — На этих словах Митрич довольно покряхтывал, он любил все объяснять научно. — Вот студент и залез в рулон резины, скорчился и сидит. А как мы загрохочем по эстакаде, он выскакивает из рулона, как черт из коробки, и орет: «Стой! Кто идет?». Ну, замдиректору это понравилось. Мы под конец только и ходили, что мимо студента. Ну, и вместо увольнения — благодарность бригаде. Так-то!
Этой истории в бригаде много смеялись, но мне она не казалась смешной. Муж с того дежурства вернулся промерзший, измотанный и, собираясь в институт, то резался при бритье, то натыкался на стены, у него сами собой смыкались глаза. А я живо представляла себе грохот шагов по бетонным плитам эстакады, особенно громкий от пустоты под ней, холод литой резины внутри рулона и еще больший, уносящий последнее тепло, когда надо выскакивать из резинового затишья под качающийся свет фонарей и дико кричать: «Стой! Кто идет?» И ничего смешного я тут не находила.
Впрочем, мои взгляды и взгляды бригады сторожей на Мосгорснабсбыте часто не совпадали. И чем ближе приходилось общаться, тем больше выплывало несовпадений. А после, и скорей даже вследствие истории с начальником и собаками общение стало намного плотнее. Бригада признала нас окончательно своими и принялась дружно опекать.
Бывший столяр дядя Миша Абрамов стал все приглашать нас в гости. Он жил с женой напротив ворот базы на том же Каширском проезде. Раз или два в дежурства по выходным я побывала у них в теплой и уютной однокомнатной квартирке с мебелью, сделанной самим дядей Мишей, и балконом, выходящим из кухни, которым они почему-то очень гордились.
Тетя Аня учила экономить.
— Ты мяса не покупай, — убеждала она и возмущалась: — Оно в магзине аж по два рубля! — И шепотом, словно доверяла тайну: — Мясная-то обрезь не хуже, а на Даниловском она по рубь десять, а в ларьке на мяскомбинате так по двадцать шесть копеек.
То в одном, то в другом проявлялось это принятие нас бригадой, но самое большее сделала Маленькая.
Однажды она принесла листок, неровно исписанный корявыми буквами: заявление «начальнику МИФИ». Из его текста, однако, трудно было понять, о чем там речь. Часто поминались какие-то «проживающие студенты Кузнецовы», которые все время безобразничали и которых поэтому надо было призвать к порядку. Но где проживали означенные студенты и что за безобразия они творили, оставалось за границами текста. Пришлось расспрашивать Маленькую.
Ее рассказ оставил по себе тягостное впечатление. Проживающие Кузнецовы оказались студентами нашего института и соседями Маленькой по коммунальной квартире. И они постоянно обижали Маленькую и ее мужа, который был еще меньше и беззащитней жены.
Читать дальше