Любовь Ковшова - Земную жизнь пройдя до половины

И, в общем, они это сделали наполовину. За 3,5 года у меня было 15 выговоров. Я был молодой специалист. Когда я консультировался с прокурором, он сказал, что мне вообще не имеют права давать выговоры. А директор на суде потом делал ударения именно на эти выговоры».

Хитроумный Цезарь не очень-то любил выносить сор из избы и, скорей всего, не стал бы доводить дело до суда. Он бы тихой сапой дожал биолога до заявления по собственному желанию.

Но биолог сам подтолкнул события. Как-то в запале он сказал учительнице рисования, с которой вроде бы дружился:

— Я этого Цезаря непременно подсижу и на его месте директором буду.

Подружка дервениста кому-то пересказала разговор, он пошел гулять по школе, некоторые верили. Когда же докатился до директора, то Цезарь не выдержал и при первой же возможности пошел в атаку и написал приказ об увольнении за прогул.

Дервенист не сдался и по проторенной дорожке отправился в суд. Но в этот раз доказательств у суда хватало, демагогия, как и раньше, на него не действовала, приказ директора он не отменил, и дервенисту пришлось попрощаться со школой, как оказалось потом, навсегда.

У маленьких городков есть свои особенности. Здесь если не каждый знает каждого, то узнать о каждом всю подноготную не составляет труда, а уж в одной организации тем более. И неудивительно, что биолога с такой дурной славой ни в одну школу города не взяли.

Он сунулся в химическую лабораторию нашего НИИ, где как назло нарвался на Пашку. Тот сразу вспомнил суд, шевеля своими густющими бровями, позлорадствовал:

— Ага. Я ж говорил: «Еще не вечер», — и биолога не взял да еще красочно расписал его коллегам.

А если присчитать испорченные отношения с завкадрами НИИ, чья дочь неудачно училась у биолога, то путь в самое большое предприятие города был ему надежно перекрыт.

Дервенист пробивался, как мог:

«В 1987 году я обратился к тогдашнему председателю исполкома по двум вопросам: мне нужна работа, мне нужно, чтобы гороно прекратило сплетни. Тогда он мне сказал, что я хам, аполитичный субъект, чтобы я уматывал.

Ходил я к депутатам. Стенка. Поехал в Москву. Обратился в президиум Верховного Совета, но результата никакого.

С 26 ноября до 7 декабря я проводил голодовку с сохранением социальной активности. Я требовал работу по специальности. Пытался устроиться на работу не по специальности. Работал худ. руком в Доме молодежи, пытался устроиться лаборантом. Но меня везде доставали. Телефонные переговоры.

На меня государство затратило 5 тысяч рублей (на обучение). И я мог бы работать и биологом и химиком. А мне предлагают работать лесником (с высшим-то образованием!).

В настоящее время состою в ряде обществ: являюсь ректором народного университета при нашем ДК, консультантом охраны природы Горсовета, членом Дома ученых, членом общества «Знание», членом советской Волго-Вятской ассоциации при Академии наук СССР, членом охотобщества…

Но это общественные поручения. В настоящее время я — советский безработный».

Ну, положим, лукавил тут микробиолог-дервенист. К 89-му году, когда эта статья писалась, он уже много где поработал, а не только худруком в Доме молодежи. Почти весь 87-й год он пробыл лаборантом в медсанчасти. Потом была работа педагогом-организатором в детском клубе с каким-то романтичным названием вроде «Юности», «Факела», «Радуги» или тому подобным, расположенным в подвале жилого дома. Но нигде не клеилось и не нравилось.

Хотя, быть может, в клубе и нравилось. Еще оставалось много поклонников со времен школы, которые по вечерам крутились в его клубе, также заходили выпускники. И биолог опять был в центре внимания, что ему льстило и давало возможность проповедовать свой способ жизни и борьбы с этим поганым миром, не признающим его. Так что он мог бы задержаться здесь и подольше.

Но вся беда заключалась в том, что вокруг дервениста всегда и всюду словно прогибалась мораль, и люди, попавшие в этот прогиб, изменялись: откуда-то в них появлялась злость, мелочность, склочность и даже более того — жестокость. Особенно действовал он на подростков. Вчерашние хулиганистые школьники, чьими самыми страшными проступками было курение, матерная ругань да битье парковых фонарей из рогаток, радующее веселым звоном летящих стекол, — общаясь с биологом, стремительно зверели. И в окружении потомственного педагога сам собой возникал не коллектив, а стая, где все серые и все воют, а это в свою очередь неминуемо вело к преступлению.