Любовь Ковшова - Земную жизнь пройдя до половины

Кто-то из критиков или писателей сказал: «Литература оплачивается золотом души». Это пышное выражение я поняла, только написав свой первый рассказ. Конечно, золото здесь ни при чем. Все проще. Если книга не написана твоей тревогой, болью, тоской, жалостью, любовью, то это одноразовое чтиво, а не литература. Вот какое открытие сделала я на маленьком, несложном рассказике.

Сквозь мокрые ресницы я смотрела на исписанные листки и чувствовала себя сотворившей чудо. Ведь не было ж ничего, и вдруг возник живой кусочек мира! И когда я уйду, он останется. Неважно даже, что он будет пылиться в дряхлом журнале, где его, может быть, случайно раскопает старый архивист, а возможно, и не раскопает. Но разве это главное? Главное, что он существует — кусочек мира, созданный мной.

Как-то сразу и навсегда я определила для себя два основных принципа литературной работы. Первый, тютчевский: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». К нему я добавляла свое: «И незачем гадать, пиши, тебе все уже дано за столом, остальное сверхприбыль». И второй, из Фазиля Искандера: «Ты что — судья? Ты убей, судья разберется», то есть делай, что должен, не суетись и не подлаживайся, пиши и живи только вдоль души, а народ без тебя решит, что ему нужно и что не нужно. Ни литература, ни жизнь гарантий не дают. И думать о том глупо.

Первый рассказ написался одним духом. Дальше пошло тяжелее. Я писала медленно, словно шла по тонкому льду, что вот-вот проломится. Вдруг оказывалось, что слово имеет множество оттенков, и стоило не учесть их, как выходило совсем не то, что собиралась сказать.

Но если б одно это! А что делать с таким: «Единственно точное слово на единственно нужном месте»? Попробуйте! Я пробовала, и получалось плохо.

Из более полутора десятков моих профессий: колхозница в полевой бригаде, швея-мотористка, прессовщик пластмасс, пионервожатая, больничная нянечка, терапевтическая медсестра-стажер, разнорабочая на стройке, учетчица там же, моторист, стропаль, бетонщица, разборщик писем на почте, сторож и стрелок вооруженной охраны, переплетчик, репетитор, инженер-программист — из всех них литература выходила самой трудной и самой интересной. А значит, назад мне дороги не было.

Три года ночами я писала рассказы и маленький роман про Крым. На работу приходила сонная, мутная, тянущая ногу за ногу, и все чаще всплывало булгаковское: «Я бросил звание с отличием и писал». В конце концов я поступила так же.

Сейчас я иногда думаю, что мне, наверное, крупно подвезло. Я ведь могла и не набрести на то, что теперь смысл и радость жизни.

Впрочем, вряд ли. Начиная со школы, у меня всегда были подружки, так же как я помешанные на книгах и пишущие стихи. В Смоленске я сама собрала литературное объединение с убийственным названием «Союз воинствующих йогов», а поскольку занималась в студии Смоленского драмтеатра, даже написала в толстой конторской книге треть пьесы с не менее выразительным заголовком: «Третье твое плечо». Хорошо, что вовремя бросила институт, и пьеса осталась не конченной. Было литобъединение и в Приозерске, куда меня мотнуло по комсомольской путевке. И в МИФИ.

Но что удивительно. Ни из кого, с кем пересекалась тогда по литературным интересам, не вышло ни одного ни поэта, ни прозаика. Почему? Ведь многие из них были не бездарны. Или с уходом юности литературные игры становятся неинтересны, а подпирать плечом «перегруженную политикой телегу русской литературы», как образно выражаются забугорные злопыхатели, кажется то ли обременительно, то ли несерьезно и неосновательно? Но так или иначе большинство забрасывали стихи и устраивались в жизни нормально.

Правда, случались странные выверты судьбы у бывших юных поэтов. Так самый яркий из авангардистов в МИФИ Сашка Мумриков, автор знаменитой на весь институт поэмы «Осквернение двойника или женственная лестница», в которой никто ничего не понял, лет через десять после диплома вдруг явился диаконом Александром Мумриковым. В церковной периодике замелькали его статьи, и он даже участвовал в каких-то православных чтениях на той же базе отдыха «Дубки», где в 80-м проходил наш семинар. Но как его унесло от стихов типа:

от ускорителей заряженных частиц и физики сверхвысоких энергий к церкви — ума не приложу.

Те же, кто не бросал стихов, относились к ним по-прежнему как к приятной литературной забаве в свободное время. А тогда откуда взяться поэтам и прозаикам? Тогда нужен Старшинов.