Каваками Хироми - Манадзуру

— Смотри, ей жарко. Вон как плачет, — сказал Рэй. А ведь она плакала, оттого что ей стало очень страшно. Это было очевидно, но он совсем ничего не понял.

— Посмотри, какое море большое, — как ни в чем не бывало продолжал болтать муж с Момо.

— Поехали домой. Прямо сейчас мы едем домой, — решительно проговорила я. Рэй тогда сильно удивился. Он, действительно, искренне удивился.

В конце концов, мы около часа прятались в домике на побережье, а потом сразу поехали домой. По дороге домой в машине Рэй надо мной посмеивался:

— Странный ты человек, Кэй.

Момо крепко спала.

— Нельзя ребенка таскать в такие места, прямо под солнцепек. Ей еще и четырех месяцев нет! — ругала меня после этого мама.

На следующий год, в ту же пору, мы опять втроем ездили на море. Тогда мне уже не было страшно.

Заморосил дождь. Поднялся порывистый ветер.

— Приехали на море, а тут такая погода. Так неинтересно! — прижалась ко мне Момо. За широким окном виднелось море. Вздымались волны. На небольшой террасе, сооруженной на выступе, стояли два белых виниловых кресла.

— И правда, курорт, — указала пальцем туда Момо. Кресла насквозь промокли.

Прильнув лбами к оконному стеклу, мы смотрели на дождь. Тело Момо было теплым. Дыхание быстрым. Вдруг мне стало её жалко. Маленьких всегда жалко. Жалко этих непонятных существ. Когда они растут, мы начинаем их понимать, жалость к ним от этого не исчезает, только становиться чуть-чуть легче.

Растянувшись на кровати, мы принялись изучать путеводитель по гостинице. Будет роскошный ужин. Прочитав слово «роскошный», мы прыснули от смеха.

— Отведаем роскошный ужин в курорте на побережье?

— Давай, давай!

— Дорого.

— Мам, у нас хватит денег?

Дождь хлестал под порывами ветра. Мы уже были в Манадзуру, преследователя видно не было. В комнате было светло и чисто. Выдвинув глубокий ящик, мы обнаружили в нём халаты и пижамы белого цвета. Момо извлекла халат и накинула его на себя поверх одежды.

— Я в нем утонула, — стягивая халат, изрекла Момо и принялась раздеваться. Оставшись в плавках и майке, она снова облачилась в халат. Присев на краешек стула, она небрежно откинулась на спинку и, положив голову на сцепленные на затылке ладони, уставилась в потолок.

— Я хотела разок надеть халат, — приняв нормальную позу на стуле, проговорила она, теребя пальцами махровый рукав.

Мне вспомнился больничный запах. Наверное, потому что комната была очень светлой. Такой запах витал в палате, в которую перевели моего отца из реанимации, куда он попал после сердечного приступа. Больница мне казалась местом, где всегда светло и тихо. Мы уложили худое тело отца на койку. Надели на него любимую пижаму взамен больничной, которую выдали в реанимации. Мы — мама, я и медсестра — осторожно меняли на нем одежду. Отец уже пришел в сознание, но глаза его по-прежнему были крепко зажмурены. К носу и рту тянулось несколько трубок. Спустя некоторое время его выписали, но уже в следующем году его опять хватил удар, и из больницы он уже не вышел.

— Тебе идет, — похвалила я, Момо, наморщив носик, смущенно улыбнулась. — Деньги на роскошный ужин у нас есть.

— Здорово!

— Пойдем гулять, когда дождь кончится?

— А он кончится?

— Кончится когда-нибудь.

— Когда-нибудь, — подытожила Момо и опять принялась играться с рукавом халата.

Начавшись внезапно, дождь также внезапно прекратился. После дождя вкусно запахла трава. Особенно сильно благоухала молодая, мягкая, словно мех, травка. Шагая по дорожке, мы обогнули гостиницу. Момо шла, перекинув через плечо небольшую сумку. Порывистый ветер еще не улегся. Он теребил волосы. Момо вытащила заколку и, щелкнув, зацепила волосы. Выбившиеся спереди пряди упали на лоб.

— Насчет папы…

— Папы?

Песок на пляже почернел от сырости. Мы расстелили на большом валуне платок и уселись рядом.

— Папа курил?

— Иногда, — подумав, ответила я. Никак не могла вспомнить.

Больше Момо ничего не спросила. Я смогла снова говорить о Рэе с тех пор, как мне в голову пришла идея снять табличку с его фамилией. До этого я старалась делать вид, что его никогда не существовало. Я не только не могла говорить, я не могла даже думать о нём. Не появлялся он и в моих снах. Я слышала где-то, что если потеря не снится, значит, боль утраты еще не угасла.

Когда ко мне вернулись силы говорить о нём, я показала Момо фотографию Рэя. Пока я не заводила речь о муже, Момо ни о чем меня не расспрашивала. Она понимала. Подсознательно. Тогда она понимала, что бесполезно спрашивать меня о нём.