Энтони Берджесс - Доктор болен

— Не знаю, — сказал Эдвин. — В действительности я не слишком плохо себя чувствую, не считая обмороков, не считая других неприятных вещей, секса, всякого прочего. У меня такое ощущение, что я как-нибудь проживу без того, чтобы кто-то копался в моей голове.

— Невозможно быть слишком уверенным в этом, — сказал доктор Рейлтон, по-прежнему нажимая вибрирующими пальцами клапаны трубы на постели. — Вы в опасном состоянии, я бы сказал. Стоит также вопрос о продолжении вашей работы в Бирме.

— Я могу отказаться от этого.

— Придется где-то другую работу искать. Это будет нелегко. И помните, вам неуклонно будет все хуже и хуже.

Эдвин минуту подумал.

— Нет сомнений в успехе?

— Всегда есть какие-то сомнения. И должны быть. Но шансы на успех операции преобладают. Сто к одному, я бы сказал. Когда все кончится, станете другим человеком, вообще совсем другой личностью. По-настоящему будете нас благодарить.

— Другим человеком? Человеком с другой личностью.

— О, не фундаментально другим. Скажем, здоровым, а не больным.

— Ясно. Ладно. Когда?

— В следующий вторник. Хорошо, — одобрил доктор Рейлтон, — молодец.

— Допустим, я до того передумаю?

— Не надо, — серьезно посоветовал доктор Рейлтон, — не надо, что бы ни было. Верьте мне, верьте мне. — Он поднялся, опустив руки, мужчина, которому следует верить, но чересчур смахивал на трубача в танцевальном оркестре, опустившего инструмент, чтоб заняться вокалом.

— Ладно, — сказал Эдвин. — Верю.

Воскресным днем пришла Шейла, лишь немного навеселе, таща за руку упиравшегося бородатого юношу. Она выглядела моложе, красивей, умело накрашенная, в распахнутой бежевой шубе из опоссума поверх нового мохерового платья.

— Милый, — вскричала она, — милый, милый.

— Извините, — сказал Эдвин, — что не встаю с постели здороваться. Внутри все еще гудит воздух.

— Ох, — сказала Шейла, — вы, конечно, незнакомы. Странно, правда? Найджелэдвин. Эдвипнайджел. Я уверена, вы ужасно друг другу понравитесь, если будет возможность как следует познакомиться.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Слушай, — сказал Эдвин, — тот жуткий человечек прихватил мои часы. Тот, которого ты обыграла в щелкушку, тот, что назвался Хиппо.

— Да? Досадно. Я с тех пор его не видела, и вообще никто. Он повсюду расхаживает, носит щиты, как сандвич, вовсе не завсегдатай «Якоря». Ты дурак, Эдвин. Слишком доверчивый, вот в чем твоя проблема. Надо другие тебе раздобыть, правда? Хорошо, хоть те ничего не стоили.

— Ничего?..

— Я их у Джеффа Фэрлава забрала. Ну, ты помнишь. Пригрозила, чтобы он отдал. Тебе в подарок.

— А как, — уточнил бородатый Найджел, — ты сумела ему пригрозить? То есть какая у тебя над ним была власть? — Эдвин про себя усмехнулся этому робкому проблеску ревности. Найджел был молодым человеком, неопрятно старавшимся выглядеть не столько старше, сколько лишенным возраста, — лишенный возраста гривастый бородатый художник.

— Моя краса, — объяснила Шейла с гласными кокни, — бесконечная привлекательность. Ни один мужчина не устоит, когда я заставляю. — Художник серьезно кивнул. — Сегодня, — объявила Шейла, — Найджел собрался меня рисовать. Не писать, рисовать. Я так рада, милый, что все, наконец, улажено. Какое будет облегчение, когда все это кончится. Ты сам должен радоваться.

— Значит, тебе сообщили, да?

— Внизу в вестибюле встретился тот самый Рейлтон. Сказал, что будут оперировать и что все будет в полном порядке. Какое облегчение.

— Облегчение, что секрет больше хранить не придется?

— И это тоже, — улыбнулась она. — На зиму сможем в Моламьяйн вернуться. Знаешь, ненавижу холод, — доложила она Найджелу. — Надеюсь, у тебя в квартире тепло.

— Будь я художником, — сказал Эдвин, — мне хотелось бы написать вид Моламьяйна с воздуха при посадке. Красота и практичность. Одни рисовые поля разных форм и размеров, ни один квадратный дюйм не упущен, большой коллективный артефакт, в поле зрения ничего человеческого или даже природного. Но это, по-моему, нелегко было бы написать.

— Писать все нелегко, — сказал художник. В его голосе слышалось индюшачье кулдыканье. — Поверьте мне на слово, живопись — абсолютный ад. Поэтому я ей занимаюсь.

— А кто из современных художников больше всего вам нравится? — спросил Эдвин.

— Очень немногие. Поистине, очень и очень немногие. Шагал, пожалуй. Дон Кингмен, пожалуй. Еще один-другой. — Вид у него был мрачный.