Николай Крыщук - Ваша жизнь больше не прекрасна

— Он разве состоится? — спросил я. — Ведь митинг завтра.

— Обязательно состоится. Все вообще должно идти по плану. И мы приложим к этому свои усилия. Я не прощаюсь.

Стены сада светились бледно-розовым стеклянным морозцем. Цвет, примерно, полдня. Василий приближался со стороны, противоположной подсолнечной. То есть, я видел его силуэт, на котором угадывалась белая рубаха с серой, что ли, жилеткой, и улыбка, в этом, по крайней мере, теневом варианте, простодушная и невооруженная. «Давно я такой не видел», — подумал я, чувствуя потребность в ответном жесте.

— Господин Голядкин, — зачитал я, — душа моя, человече смиренный и тихий, вольнодумец тишайший, бунтарь незадачливый, сокрушитель печальный!

Шитиков подхватил, не раздумывая:

— Это что за погода у нас, что за ветер такой окаянный!

— Это что за напасти такие одна за другою на голову нашу!

Мы рассмеялись и обнялись в легкой походной манере, то есть как бы только обозначили объятия.

— Ну, и о чем мне тебя спросить в таком варианте? — сказал я.

— Если мы сейчас выпьем за встречу, нас никто не упрекнет, — ответил Шитиков.

— Тогда зачем эта мучительная пауза?

На мое восклицание в образе волшебного идиота вновь нарисовался услужливый Алеша.

— Растворись, гнида! — резко приказал ему Шитиков.

— Василий Петрович…

— На счет «два», — сказал Вася тихо, отчего даже у меня пробежали мурашки. Такой напарник пригодился бы мне, если все же придется встретиться с «ублютками».

— Рад был узнать, что у тебя отчество Петрович.

— Убей меня, — сказал Вася. В качестве его улыбки у меня уже не оставалось сомнений.

— Поздно, брат.

Вася сам отправился к стойке и вернулся с двумя пузатыми, черносмородиновыми рюмками коньяка.

— Ты дописал роман? — спросил я, когда первый глоток прислал в мозг ободряющий позывной.

— Да. И даже получил за него серьезную премию. С небольшим, правда, материальным обеспечением. Ты ничего не слышал?

Я отрицательно покачал головой.

— Книжку, кстати, напечатал твой знакомый куратор из «органов», переквалифицировавшийся в прогрессивного издателя. Волна славы катилась недели три. Вроде оздоровительного массажа. Впрочем, неудивительно, что не слышал. Все это давно уже клубные мероприятия.

— А потом?

— Горизонт вроде бы стал шире, но отчасти за счет друзей, которых поубавилось. Мое сальто на гребне волны их почему-то оскорбило в лучших ко мне чувствах. Как это при их-то живом участии смею я писать об одиночестве? И тайная страсть к философии. Они привыкли считать меня парнем попроще. То есть все решили, что до того я им морочил голову. Или, напротив, теперь морочу голову читателям, чтобы обольстить модной экзистенциальной тянучкой.

— Ботинки с премии купил? — спросил я. — Была ведь такая проблема.

— Не. Тогда уже наступил осенний расцвет благосостояния. Ботинки стоили дешевле, чем блок сигарет. Жене подарил кухонный комбайн. Свою комнатку упорядочил кабинетом с овальным угловым шкафом. Выцветший Хемингуэй в свитерке посмеивался, наблюдая, как пушкинским пером с впаянным шариковым стержнем я смахиваю пыль с компьютера. А я понял вдруг, что старюсь вместе с романом. Тогда и подумал, что у меня ведь диплом «Мухи». Ландшафтный дизайн — это, брат, не литература. На все времена.

Горечи в словах моего визави было столько, что для иронического, допустим, упрека не оставалось места. К тому же, кто, как не мы сами, в ответе за авторов своих романов? Они могут быть и крепче, и красивее, и даже талантливее, но все равно из того же конструктора. Стремясь к совершенству, ищем ведь только близкую душу, с которой можно покалякать. Чего же мне еще?

Но Василий на эту паузу отреагировал чутко:

— Я огорчил тебя тем, что исполнил еще одну твою мечту, — сказал он. — Понимаю. Ты бы хотел, чтобы я выбрал какую-нибудь другую. Но я стал садовником. Да еще здесь. Тебе ответить?

— Мне кажется, не стоит. В судьи не гожусь, особенно теперь.

— Можно ответить, как отвечают сегодня все: без разницы. Впрочем, я, скорее всего, так и отвечу. Какая разница, друг мой? Я не сдрейфил, не уклонился, не предал. Всего лишь отказался от жар-птицы. А что мне делать в клетке с этой пернатой? До аттракционов и без меня в мире полно охотников. Никому ни на хрен не нужно ничего, кроме ее мяса. Здесь или наверху я делаю свое скромное дело… Отвечу то же самое: какая разница-то? Ты уж с этим вопросом подступал, я слышал, к профессору.