Маргарита Меклина - У любви четыре руки

«Бедная Бетси — рыдала Марьяна — жила совершенно одна. Ее только талант и тексты держали. И не удержали на краю пропасти».

Встретились они на филфаке: Марьяна тогда носила старый шерстяной лыжный костюм, а В. был старшим студентом. Марьяна стояла у батареи, курила и вдруг увидела В.

Теперь в ней пряталась не только любовь — там было с придыханьем почтенье. Ведь Марьяна, хоть ее и превознес важный высокобровый журнал, мыслила себя незамысловатой рабочей девчонкой. А элегантный В. представлялся ей эталоном Ученого.

Писательство Марьяны было раскрашенной игрушкой, уши и лапы наперекос, малюй, ваяй, как придется, для вдохновенья нет правил! — а В. упорно продвигал себя по служебной лестнице вверх, обзавелся располневшей от чувств к нему секретаршей (не подозревавшей о *** и о ***), все мимо Марьяны, все мимо…

В Сан-Франциско Марьяна попала на писательскую конференцию, и ее там спросили: «какие Вы в своем творчестве ставите цели?» И Марьяна так отвечала: «я пишу для того, чтобы В. нашел случайно книжку мою, прочитал и мне позвонил».

Марьяна (папина непомерная куртка, спадающие на ботинки штаны — такие, прикрывая стояк, мальчишки носили) поступила на курсы. В конце урока училка всех попросила подняться, а Марьяна продолжала сидеть. И какая-то девчонка вскричала: «блядь, все встали, а этот пидарас все сидит!»

Пидарас!

Девчонка (все невтерпеж ей) дрожала: когда же пидар этот (Марьяна показалась девчонке женоподобным мальчишкой) пошевельнется?

После уроков Марьяна, подумав, подготовила речь. И когда опять настала пора машинописного класса, к обидчице решительно на ломких ногах подошла: на свете, дескать, есть разные люди… И те, кто любит кино, или те, кто «в рубашке» или с родинкой родился…

И была собою горда. А когда они по Монтгомери с Каролиной гуляли и какой-то пьянчуга спросил, кто из них «наверху», кто «внизу» — тут почему-то опустила глаза.

Марьяна подначила Макса: «возьмем напрокат порнофильм».

И вот они порно смотрели: Марьяна на женщин глядела — а Макс, соответственно, на мужчин (так хотелось бы написать). Но нет, Макс тоже на женщин глазел, потому что на Марьяну — боялся. «Когда же он накинется на меня?», гадала Марьяна. А Макс, устроившись рядом с ней на диване, смотрел кинофильм.

На экране одна поза сменялась другой, а в полуосвещенной комнате все оставалось так же, как раньше: Марьяна зевала, а Макс недвижно сидел.

В час ночи спросил: «пора тебе домой, да?»

Марьяна сказала: «устала».

Макс: «я тебе тут постелю, а сам буду спать там».

Марьяна: «твоя кровать, может быть, мягче?»

Макс: «тогда я здесь, а ты там».

Марьяна: «а если?..».

«Как хочешь», ответил ей Макс.

Марьяна легла, а Макс чуть позже пришел. Погасил свет и сразу же накинулся на нее. И под утро Марьяна, составляя фразу, что, дескать, думает она головой, а отвечать приходится телу, отодвинувшись от сонного Макса, не могла понять, какой во всем этом (в индульгенциях и долготерпенье любви) кроется смысл.

Сереже казалось, что он любит Марьянину подругу Полину.

А Полина терзалась: Сережа то поздно приходит, то вдруг остается в общаге и к ней не идет. Как-то она к нему на часок заскочила — а с края кровати встает растрепанный белобрысый парнишка. И Сережа так говорит: «а это из деревни мой двоюродный брат». А оба они, Полина с Сережей, актеры, принадлежали к такому кругу людей, для которых театр — это все (Полине казалось, что у нее самой нет актерских достоинств, а Сережа, будучи в паре с ней, ей свой дар передаст). И вот она за несколько дней до свадьбы снова к Сереже зашла (он уже в присутствии обеих их мам предложил Полине паспорт и сердце) — а там опять этот «брат».

Марьяну положили в больницу — подозревали цистит. К мочеиспускательному каналу подсоединили катетер. Марьяна мочилась под себя на клеенку (мокро, неловко), а врачи, переговариваясь, мониторили этот процесс. Унижение до сих пор не забылось, и раздеваться перед кем бы то ни было — например, Каролиной — и теперь удавалось с трудом.

В больнице лежала тринадцатилетняя Мила. Это она шестилетнюю Марьяну спасла, когда Марьяна стукнула по голове глухонемую Олю за то, что та у нее таскала конфеты. Мила, игравшая в милосердную маму, попросила детей Марьяну не бить. А когда вся палата придумала, скинувшись, преподнести Миле, будто взрослой, духи, Марьяна единственная отказалась и ей объявили бойкот.