Константин Кропоткин - …и просто богиня

— А в Ватикане был, — поддел меня он.

— Был. Каюсь. Больше не повторится, — пообещал я, в очередной раз понимая, что эти ограничения — глупость, что есть ислам и ислам, что радикальные верующие имеются в любой религии и их меньшинство, но из-за своего радикализма они бросаются в глаза и по ним мы судим обо всех остальных. Однажды я поссорился с турчанкой, которая с восторгом рассказывала о красоте Стамбула, и исключительной непохожести этого города на весь остальной арабский мир, а я сказал, что обойдусь без сказочных красот бывшей Византии. Я понимаю, что моя позиция слаба, она не выдерживает никакой критики, но меня злит — именно злит! — знание, что кто-то готов смотреть на солнце через занавеску, потому что кому-то третьему этого захотелось. Этот третий наступил на чужую свободу, он наплевал на нее, и еще считает себя правым. Вера его якобы правая. — Господи, какая чушь!

Я восклицал, а приятель, раскочегаривась вином, описывал безумие сестры все подробней. Особенно громко он жалел, что «эта психопатка» лишила его племянницы, хотя у него с девочкой были такие хорошие отношения, он ей подарки дорогие дарил.

— Она сошла с ума! — сказал он, а следующей фразой вынудил меня замолчать.

Его сестра — белая булочка, которую я назвал здесь «Соней» — вначале стала мусульманкой и зажила по законам этой веры, и только потом нашла себе подходящего мужчину.

— Я устала, — так объяснила она брату свое решение.

Устала.

Она была похожа на лошадь и в прошлой жизни, наверное, ею была.

— К вам с этим? — я подсунул в щель между стеклом и стойкой свой билет и паспорт.

Немолодая женщина в деревянной будке, встроенной в угол раздевалки, отвлеклась от книжки. Лошадь. Точно лошадь.

— А кроме паспорта ничего нет? — сказала она.

— Нет, ничего нет.

— Не могу принять. Паспорта не принимаем.

— Там же написано, что нужен документ с фотографией. Любой. Про паспорта ничего не написано, — сказал я. В холле, этажом выше, я долго изучал стенд, где были изложены путаные правила посещения бассейна.

— Не могу. Женщина нажаловалась. Нельзя отдавать паспорта, мы же можем списать все данные и их использовать. Скандал подняла настоящий.

— Вы же не будете списывать.

Она утянула паспорт в свою будку, вложила в него мой билет и, определив на одну из полочек, шлепнула по стойке номерком. «21» значилось на тусклом белом пластике.

Бассейн старый, построен в советские времена — дорогие и красивые породы камня поразбиты, залатаны как попало, я пожалел, что не взял с собой шлепанцев. Емкости для одежды смешные, раритетные — металлические, грязно-желтые, облезлые, с окошечками и ручками под ними; прокручивая ручки, следует вписывать в окошечки нужные цифры и буквы — шифр, как в камере хранения на вокзале.

Разделся, поместил тряпье в свой двадцать первый отсек, покрутил колесики, закрыл, да тут же открывать пришлось — шапочку плавательную забыл, привычки нет плавать в шапочках. В последний раз она мне понадобилась, наверное, в третьем классе школы, то есть много лет тому назад. Последние три-четыре года, которые я хожу в бассейн более-менее регулярно, шапочки плавательной от меня никто не требовал. Но это было в иностранном, немецком бассейне — может, у них там какие-то особенные очистные установки, которым волосы не помеха.

А это советский бассейн. Вернее, постсоветский — полы в умывальне выложены гранитом красивой красновато-серой фактуры, а сами душевые кабинки облицованы голубенькой плиткой, демонстративно функциональной, бедной, приобретенной явно от нужды, а не красоты ради. Правда, контраст этот я разглядывал, когда уже сердце вовсю колотилось, а желание плавать, и прежде не очень отчетливое, испарилось без следа.

— Я свой шкафчик не могу открыть. Не поможете? — спросил я лошадиную женщину.

— Вы что, читать не умете? — поднимаясь, закричала она. Показывая аутентично крупные желтые зубы, она гудела, а не гикала. — Читать надо, как пользоваться.

Она выскочила из своей будки, хлопнула по стене — по бумажке, где было мелко прописано что-то официальное.

— Читайте! Вот! — хорошо хоть не лягнула.

— Может, все-таки откроете? Или мне так и стоять? — был я уже в трусах, на шее очки плавательные болтались. — Может, дверь заело, открыть не могу.

— Я вам сказала, — она сообщила, что никто ничего не хочет знать, что не понимают, что… побренчала ключами, протопала к нужному месту, вскрыла мой двадцать первый номер и под вой сирены с торжеством произнесла. — Вот. Все работает.