Константин Кропоткин - …и просто богиня

— У него живот. Ростиком невысокий и животик подвисает.

— Некрасивый?

— Э, нет! — она поводила указательным пальцем перед моим носом. — Не скажи. Есть в нем что-то эдакое.

— Глаза, — напомнил я.

Цокнула языком.

— Все вместе, наверное. И глаза, и попка, и руки нежные.

— Дерево! Дерево!

— Я не знаю, счастлива я или нет. Это что-то другое. Колет где-то и тянет, — она подложила ладонь под грудь и слегка ее вздернула. — Все время не хватает чего-то.

— Пустота, которую надо заполнить. Как будто обвалилась земля, — я вдруг увлекся. Затянула подруга в свои чувства. — Таким — оврагом.

— Ага, — ответила она гортанно.

Влюблена, влюблена, пусть хоть что она мне говорит.

— У него нос с горбинкой. А на кончике такое плоское место, — она провела пальцем себе по носу.

— Дерево! Дерево!

Она выглядела куском сливочного масла, и траурная одежда ей в этом не мешала. Она буквально таяла, плыла — и не могу сказать, что я чувствовал себя на своем месте. Почему всегда стыдно слушать чужие чувства?

— Я чувствую, как падаю. И жарко, и холодно. Так бывает? — она не издевалась, она спрашивала, но ответ мой ей был не нужен. Она вообще не ко мне обращалась. Кто-то где-то ждал ее с ответами, целым букетом, но она не знала где и потому спрашивала всех подряд, кого угодно.

— А ты не боишься, что я про тебя другим расскажу?

— Не боюсь, ты не бойся, — ответила легко и быстро, будто ждала этого вопроса.

Вот и получай теперь.

Я не знаю, зачем в нее всматривался. Может, тайну искал. Во всяком же есть тайна, надо только разглядеть.

Она была похожа на нетопыря — ушастая, мелкая и насупленная. А цвет кожи у нее был такой, какой в следующий раз я видел только много лет спустя, у манекенщиц на венском балу. Бледный, слегка зеленоватый.

Мы были втроем с нетопыристой девушкой: я, она и ее друг, который приходился мне знакомым. Он был моим отдаленным знакомым, но связи этой оказалось достаточно, чтобы я, проходя по набережной тем жарким июльским вечером, отозвался на его окрик, уселся с ним рядом под гриб уличной пивнушки, стал болтать о глупостях, как это принято меж людьми, знакомыми только отдаленно. Радость его показалась мне неподдельной: он, невысокий, белый, квадратный, встал и поднял руки-лопаты в «сдаюсь». Расцвел — сердечно эдак, как умеют только мужчины породы «ваня».

К его радости прилагалось не только пиво, но и мелкая рыбешка в пластиковой тарелочке, и закат багровый, величавый, конечно, как и все багровые закаты.

Ваня рассказывал мне о своих планах, которые были величавей заката. Ваня собрался открыть свою фирму, ремонтировать телевизоры, радиоприемники и прочую технику. Странно было воображать, как он своими толстыми пальцами расковыривает нежные электрические внутренности.

— А стартовый капитал какой? — спросил я.

— Да, чего там надо-то?! — отвечал он, счастливо жмурясь.

Ну, да, какие тут могут быть расчеты, при таких-то планах… «Все будет, все» — было прописано на его круглом лице, заросшем густой русой щетиной.

— Да же? Да?! — все приговаривал он, обнимая девушку, хлопая ее по плечу, прижимая к себе довольно крепко.

Ваня рисовался, бахвалился — и вел себя с ней совершенно по-хозяйски, как бывает, когда главные интимности, скрепляющие союз, не только проговорены, но и прожиты — пусть немного, но достаточно, чтобы прилюдно мять и хлопать спутницу, не боясь вызвать ее недовольства.

Хрупкая девушка терялась в его тени, но не без остатка — иначе откуда же я узнал, что она с Ваней согласна, собирается за Ваню замуж, хотя знакомы они всего пару недель. Соглашалась и трясла светлыми волосами средней длины, заправленными за островатые оттопыренные уши. Она, как я теперь думаю, участвовала в разговоре или даже им дирижировала — молча, почти незаметно как это умеют только очень умные женщины. Хотя не исключаю, что мне хочется считать ее умной потому лишь, что Ваня выглядел настоящим «ваней», и кому-то же надо рулить их житейской лодкой.

Она была бледная, волосы у нее были тускло-русые. На поэтессу похожа. На поэтессу-учительницу, живущую школой, а тайком и стихами; все знают, что она пишет стихи, подсмеиваются, но потихоньку — пускай уж ей будет чем жить при такой-то нетопыристой внешности.

И на воровку она тоже была похожа. Вот такая же — стертая, худая до костлявости — стояла в магазине, сгорбившись, завернув лицо к полке с продуктами. Продавщица поймала ее на краже какой-то мелочи. «И такими воровки тоже бывают», — появилась тогда памятная зарубка, полезное знание, что внешность обманчива, которое мне еще предстояло дополнить и другим полезным знанием, что конфликт формы и содержания необязателен, что одно может прекрасно с другим сочетаться…