Светлана Шенбрунн - Три богатыря

Я продолжала навещать доктора. Грех было бы покинуть его в полном забвении и одиночестве.

‎— Конечно, если абстрагироваться от собственных мытарств, лагерный опыт чрезвычайно полезен, ‎— ‎объявил он. ‎— ‎Наблюдаешь жизнь в ее наивысшем накале. А какие люди неожиданно оказываются рядом!

Он назвал несколько имен.

‎— О них легенды ходили. Да… Дмитрий Мирский, вы, наверно, слышали. Значительная фигура. Сын министра внутренних дел Российской империи Святополка-Мирского. Добровольно вернулся в Советский Союз. Я тоже добровольно перешел границу, но у меня за спиной был Гитлер. А у него демократическая Европа. Трудно понять такое решение. Сменовеховцы. Удивительно: мыслители, философы, и не понимали простейших вещей. Нет, я его уже не застал, он умер до моего прибытия в Славград, но сохранились еще несколько человек, которые помнили его. Знаете, непонятно все-таки, зачем советским властителям потребовалось уничтожать известного деятеля, который перешел на их сторону и мог увлечь за собой других. Какая-то необъяснимая кровожадность… ‎— ‎он, видимо, заметил тоску в моих глазах и произнес виновато: ‎— ‎Я надоел вам своими рассуждениями.

‎— Нет, что вы, ‎— ‎возразила я, — это все очень интересно.

‎— Да… ‎— ‎он покачал головой, с усилием поднялся со стула. — Жизнь вообще интересная штука.

‎— В котором часу можно зайти к вам в следующую среду? — спросила я.

‎— В любое время, ‎— ‎ответил он с усмешкой. — Никто, кроме вас, больше не ходит сюда.

Действительно, трудно было не заметить, что прочие пациентки постепенно оставили доктора Пумпянского. Бежали с тонущего корабля. Хотя со своими обязанностями врача он по-прежнему добросовестно справлялся.

‎— Что ж, жаловаться не приходится, ‎— ‎размышлял он, очнувшись при моем появлении от каких-то своих видений. — Пожил достаточно долго, семьдесят с лишним лет небо коптил, оставляю после себя сына и внучку, и даже, не побоюсь сказать, какими-то неисповедимыми путями оказался причастен абсолютно невероятному историческому процессу: возрождению Израиля. Можно смеяться над этим, а можно и порадоваться за грядущие поколения. Своя страна — это, согласитесь, великое достижение. Вы тоже так считаете? Да, свой клочок земли… А ведь был момент, когда моя жизнь буквально висела на волоске, ‎— ‎он бросил на меня вдруг ясный, задиристый взгляд.

Я приготовилась выслушать какой-то особенно важный эпизод его заточения в ненавистном СССР, но рассказ превзошел мои ожидания.

‎— Когда я уже вполне освоился со своим новым положением руководителя местной больнички — инвалид фельдшер был под моим началом, пожилая и очень опытная акушерка, две медсестрички, так сказать, ускоренного военного выпуска прошли трехмесячные курсы… Всяческое уважение имел со стороны и больных, и персонала… И вдруг совершенно непредвиденное событие: поступает к нам баба из соседнего колхоза и — извольте радоваться! — благополучно разрешается от бремени тройней. Да, три мальчика. Вы знаете, какова вероятность рождения тройни? Примерно один случай к восьми тысячам беременностей. И этот единственный случай выпадает именно мне. А на дворе, повторяю, сорок второй год. Декабрь месяц. Сталинградская битва в разгаре, ничего еще не решено. До победы два с половиной года. Акушерка наша, Полина Степановна, начинает бить тревогу — у матери не хватает молока выкормить тройню. И с этой своей заботой она кидается во все инстанции, досаждает местным руководителям. Те, понятное дело, только руками разводят. А тут как на грех подворачивается ей корреспондент областной газетенки — шут его знает, какими ветрами занесло его в наш район, ‎— ‎малый оказался сообразительный, учуял, какую выгоду можно извлечь из этого события. Настрочил статейку: «Три богатыря! В те дни, когда наши доблестные воины мужественно сражаются в Сталинграде с фашистами, глубокий тыл готовит им подкрепление». Что-то в этом роде. Всяческая чушь. И по следам этой паршивой писульки начинается форменная свистопляска. Больница наша превращается в проходной двор, принимаем высоких гостей, шлют фотокорреспондента из области, дальше ‎— ‎больше, из самой Москвы, готовится очерк не то в «Работнице», не то в «Крестьянке», скорее всего, в обеих. Чуть ли уже не в ранг генералов возвели младенцев. Начальство торопится сфотографироваться с новорожденными и матерью-героиней, колхоз выделяет заслуженной роженице корову для пропитания потомства, я что ни день даю интервью, больные позабыты и заброшены, и тут, вы понимаете, меня охватывает ощущение неизбежного, неотвратимого конца. Не знаю, приходилось ли вам переживать нечто подобное: рассудок отключается, действует один голый инстинкт.