Алексей Беляков - Пепел и песок

Ах да, старик Шильдер. Нарышкина. Тысяча долларов. Пиджак. Румина. И покушать в придачу. Бычок-песочник — прожорливый рыбец.

Я уже не вижу, как старушка в читальном зале делает еще один беспечный глоток из голубой чашки, произносит шепотом «Фу!», улыбается бороде Ключевского на портрете и вытирает рот одним из хташиных формуляров. Лиловая помада оставляет след в истории.

— У папы два дня назад был сердечный приступ, — рассказывает Хташа, лишь бы не молчать при падающем снеге. — Мы так перенервничали!

— Тогда, может, не стоит мне к вам идти?

— Он всегда в своем кабинете, мы не будем ему мешать. Что-то случилось на работе. Но он никогда не рассказывает о своих неприятностях. Где ты был на Новый год?

— У себя, в общаге.

— Ой, там, наверно, очень весело!

— Очень.

Это веселье, Бенки, стоит увидеть.

Наша комната в общаге. Я боком лежу на кровати — нога в сморщенных тапках, рука подпирает висок — смотрю на экран телевизора. Рядом, в моей телесной излучине, сидит Бух, превратив меня в спинку канапе. У Буха сжаты кулаки, ноги дрожат, отчего все здание вибрирует. За окном — разрывы петард. По телевизору — девичьи стоны, продукт Мир Мирыча. Мужской голос произносит пугающим баритоном: «Студия „Потемкин“ представляет»…

Бух спрашивает, не глядя на меня:

— А у тебя хоть раз было?

— Нет.

— У меня с тренершей было. Ладно, выключай. Что мы как два дурака в новогоднюю ночь? Давай поедим еще. Чего я столько наготовил?

— Сыру мало купил.

— А ты денег мало дал. Кстати, что ты от Хташи бегаешь? Хорошая девочка, в баскетбол немного играет.

Один мой тапок падает на пол.

Бух!

Хташа бросила в меня снежок и смеется, как в глупом советском кино, когда скрипки-энтузиастки лихачат за кадром.

Дальше сцена очевидна. Я должен обернуться, засмеяться (шапочка с кургузыми оленями набекрень), схватить бойкую подружку, нежно опустить в услужливый сугроб, она повизгивает в горячем снегу, мое лицо склоняется над ее румяными щечками, она затихает, и в московском безмолвии я шепотом произношу: «Дура ты, ненавижу тебя, плетусь за тобой ради миски с потрошками. Чтоб ты тут околела, мымра!»

— А мы уже пришли! — Хташа рукавицей показывает на один из четырех бастионов, что с античным величием охраняют главную башню Университета. — Вот мой подъезд.

— Разве тут живут?

— Конечно! — Хташа открывает передо мной высокую дверь на вечных пружинах. — Живут. Эти два корпуса жилые. Профессорские.

— Я не знал.

— Что ты стоишь, как завороженный? Проходи. Я пока снег с сапог отряхну. Папа привез сапоги из Германии, следит, чтобы были в чистоте, а я по снегу набегалась… Проходи.

И я вхожу. На тоненьких ножках, в мокрых носках.

Под эти своды ступают исполины, гиганты, циклопы. Поклонись им, ничтожный, скорее, их мраморным лестницам, блестящим перилам, тяжелым светильникам, могучей лепнине, выдающимся урнам, непобедимым колоннам, великому лифту, гениальному полу.

Я допущен сюда, ах, какой дивный вечер, и от счастья такого я обязать издать клич первобытный. Ощутить свое тело, развернуть свои плечи. Стать немножко титаном. Ну, бычок-песочник, давай! Пусть Москва отзовется величавым мраморным эхом.

— Эй! Я здесь! Ээээй!

— Что значит «Эй»? — отвечает злобное эхо. — Что значит «здесь»?

Вахтер с лубянской выправкой, в жилетке на собачьем меху, поднимается из-за грозного стола. Я не заметил вахтера, так он слился с величием момента.

— Ты куда пришел вообще, а? — вахтер тянется к отставной кобуре. — Ты знаешь, кто тут живет? Иди быстро отсюда, пока не накостылял. Шантрапа!

— Василий Иосифович, вы что? — вступает Хташа за кадром. — Это ко мне.

Вахтер приветливо хрюкает и отдает Хташе честь недрожащей рукой:

— К тебе? Тогда понятно. Только что ж он вопит тут?

— А вам жалко, что ли?

Потом захватывающее действие перемещается в лифт, где дверь с гремучим гербом и большие матовые кнопки, каждая, как ночник. Гул вышколенного мотора. Я вижу маленькое лицо испуганного жучка: мое отражение в зеркале. В глубине отражения, в потерянном фокусе, магически улыбается Хташа, светятся зубы.

— Ты суп будешь?

— Суп?

— Да, у нас Роза делает прекрасные супы.

— Роза?

— Домработница. Которую я хотела прислать прибраться у вас в комнате. Будешь суп?

— Я?

— Ты!

— Наверно… А вы сами не готовите?

— Мы? — Хташа отряхивает воротник дубленки, в мое горячее лицо летят брызги. — Роза, кажется, харчо сделала.