Евгений Гришковец - Почти рукописная жизнь

Всю дорогу я не мог оторваться от того, что слышал. Я даже попросил сделать погромче. Через полчаса прослушивания программы у меня сложилось ощущение, что приёмник автомобиля, в котором я ехал, поймало радиопередачу из ада. Если в аду есть радио, я его и слышал. А от этого, согласитесь, сложно оторваться.

Доренко – человек, если, конечно, он ещё человек, поразительный! Всё, что он говорит, это какое-то глубокое и тёмное зло, даже если он говорит и формулирует то, с чем я в принципе могу согласиться. Но сама интонация, сам способ сообщения и высказывания… Он, конечно, является каким-то предельным в своей профессии человеком (повторюсь – если, конечно, он человек). В нём журналистика доходит до своей высшей формы: это когда нет ничего, что могло бы остановить журналиста от высказывания своего мнения. И не важно, выстрадано оно или просто сорвалось с языка.

Два с половиной часа Доренко рассуждал о страшном убийстве в семействе Барановых и говорил о митинге, который был посвящён закону Димы Яковлева. При этом он рассказал, как прекрасно отдыхал на Бали, рассказал о своей машине, припомнил по ходу массу, на его взгляд, забавных эпизодов с участием разных людей, которых он называл не иначе, как придурками и кретинами. Ему нравится слово «кретин», и он очень аппетитно его произносит. К концу моей поездки, то есть к тому моменту, когда я доехал до аэропорта, Сергей Доренко договорился до такого, что я уже ничего не мог понять. Я только понимал, что слышу голос из ада. Только в аду могут быть такие представления о человеческой природе и человеке вообще.

И после того как я вышел из машины, у меня ещё долго гудело в ушах.

Вчера вернулся домой. И думал: зачем я слетал?.. Помню, Иван Дыховичный совсем незадолго до смерти побывал в программе «На ночь глядя». Я знаю и помню, что он остался очень недоволен передачей и своим участием в ней. А я тогда смотрел передачу и не понял, почему он так переживает. Вчера вечером пересмотрел тот самый эфир…

Очень рекомендую, если есть время и возможность – посмотрите. Как Ваня (простите мне это, просто все знакомые так называли его между собой, называли любя и продолжают так называть) в самом конце программы смог высказаться о жизни и смерти! Будучи смертельно больным, он говорил как бессмертный. И то, как он говорил о бесстрашии, о небоязни смерти… Такого я не слышал. Я даже не слышал таких интонаций. Тогда я не прислушался. Тогда многие из нас думали, что он выкарабкался и победил болезнь. А ему оставалось жить какие-то месяцы.

Удивительно, я никогда не любил того, что он делает. Но его преданность искусству меня поражала. Когда я пересматривал этот его эфир, я вспомнил, что часто не доверял его страстным высказываниям. А тут, пересматривая, про себя просил у него прощения за недоверие. Потому что он, конечно, был предан, беззаветно предан искусству, друзьям, жене… Он мужественно и бесстрашно держал удар критики и неприятия его произведений. Как хорошо, что я пересмотрел эту программу, и как жалок по сравнению с его высказываниями и его поведением во многих моментах был я, сидя в той самой студии, на том же стуле, на котором когда-то сидел он.

Думаю об этом.

19 января

Приезжали друзья из Кирова, прилетели на денёк. Я их давно зазывал, но они нашли время только теперь. Всё-таки недоверчиво относятся соотечественники к новым внутрироссийским маршрутам. Ездят в новогодние каникулы по проторенным австрийским или немецким местам… И ведь скучают там, изнывают от скуки… А потом говорят, как чудесно отдохнули, и не готовы признаться, что не хватило фантазии ни на что другое.

А тут прилетели ко мне друзья из Кирова. А я очень люблю удивлять и даже поражать впервые прибывших в Калининград людей. Люблю влюблять в этот благоприобретённый мною город, ландшафт и образ жизни.

А ведь прибыли друзья, когда город непривычно сильно засыпан снегом и холодно. Нет чтобы прилететь пораньше, чтобы прогуляться под тёплым январским дождиком. Ну ничего, мы попили отличного глинтвейна на берегу моря, покатались по городу, а потом по нему же прошлись ночью, от заведения к заведению, потом они с трудом проснулись и улетели восвояси, но зато обязательно вернутся. Для меня это было радостное событие: приятно и радостно делиться тем, что дорого.

Вчера же окончательно закончил редакцию рассказа, теперь он готов. Надо садиться писать другой, но это не просто. Раньше легче давалось, и писал я быстрее. Но сейчас, держа в руках уже готовый рассказ, я понимаю, что и текст стал намного плотнее, и материал твёрже, а стало быть, требуется гораздо более сложная обработка и более тонкий инструмент.