Иван Зорин - Рассказы о любви

И всё же он гордился своей кровью.

А Брэдли едва справлялся с собой.

Вечер был жаркий, и на обратном пути, когда джип проезжал через мост, Брэдли затормозил, предложив искупаться. Когда Рикардо вылез из воды, долго вытирал его мокрые плечи, покрывшиеся мурашками, а потом, завернув в полотенце, неожиданно притянул к себе. Рикардо точно ждал этого и не сопротивлялся.

«Какие же они всё-таки развратные», — успел подумать Брэдли, прежде чем потерял голову.

Вначале он испугался случившегося, но потом успокоился. Если история всплывёт, власти и на этот раз закроют глаза. К тому же семья поднимать шум не станет — ей хватает пособничества прошлому режиму.

«Грех остался в Штатах, — думал он, в пыльной одежде развалившись на кровати. — Здесь так принято…» Он вспомнил Франческу, женщин из бедных кварталов, отдававшихся за пачку табака для мужа, который дожидался за углом, и подумал, что распутство проникает в кровь вместе с солнцем. Его мучила совесть, и всё же он чувствовал себя победителем. Он пришёл в чужую страну и взял, что хотел. Разве не за этим ходили к варварам римляне? И не он виноват, что они превратились в трусливых койотов.

В дверь постучали. У Брэдли работал звонок, но это был условленный знак — так приходила Франческа. Ему не хотелось открывать, но с улицы она наверняка разглядела свет, и Брэдли накинул халат.

Франческа была вне себя.

— Он мне всё рассказал! — закричала она с порога, и, захлопнув каблуком дверь, подпёрла спиной. — Что ты сделал с мальчишкой — тебе было мало меня?

Она задыхалась, глаза бешено сверкали.

Брэдли, не спеша, поправил в зеркале манжет.

— Ах, так! — подскочила Франческа. — Значит, добился своего, и — ладно? Пускай мальчишка не станет мужчиной?

Брэдли сухо поджал губы.

— Ты лжёшь! — выстрелил он, чётко разделяя слова. — Тебе его не жаль — ты ревнуешь…

Франческа осеклась.

— А может, и так… — вдруг успокоилась она, точно получила пощёчину. И сосредоточенно посмотрела на Брэдли. — У нас нет мужчин — только женщины… Но, думаешь, американцам всё можно?

Она быстро сунула руку в сумочку.

Защищая лицо, Брэдли выставил локоть, но в зеркале увидел кривой нож, который погружался в седую, волосатую грудь.

Вьюга надувала тяжёлые тучи, за которыми ёжилась луна. Под горбатым уличным фонарём скрипела телефонная будка, хватая разболтанной ручкой тёплую, человеческую плоть.

Из темноты выплыла фигура в драповом пальто, в запорошенной снегом шапке. Под высоко поднятым воротником прятались завязанные узлом «уши». Человек, фальшиво насвистывая опереточную арию, повернул дверь вместе с наметённым под неё сугробиком и протиснулся в щель. Стянув зубами варежку, он подышал на пальцы, задрав подбородок, развязал ушанку. Щёлкнул выключатель, лампочка, моргнув, тускло осветила разрисованные инеем стекла, бледную ладонь с рассыпанной мелочью. Прежде чем опустить монету, человек широко улыбнулся — так улыбаются те, кого ждут. На секунду он замер, собираясь с мыслями, потом снял трубку. Но она уже слушала чужую беседу. Человек несколько раз нажал на рычаг — голоса не пропадали. Тогда он крепко выругался.

Его не слышали.

— Под Рождество всех выписывают, — ласково струился баритон, — теперь всё будет хорошо. — Он замолчал. — Я тебя не навестил, прости. Просто не мог — врач мне всё рассказал…

— Да?

Женский голос был едва различим.

— Про таблетки. Да я и сам подозревал.

— Какое это имеет значение?

— А что имеет значение? — мужчина замялся. — Надеюсь, это не из-за нас? Не из-за развода? — И вдруг затараторил, перебивая самого себя. — Ты же прекрасно знала: стоило тебе позвать, и я бы приехал.

— Она бы не пустила.

— Напрасно ты так — мы же друзья.

— После стольких лет…

Мужчина зло рассмеялся:

— Ну вот, начались упрёки! Идёшь на поправку.

Человек в будке затылком опустил воротник, сильнее прислонив трубку.

— Извини, глупости несу, — мужчина стал говорить глухо, точно кусал губы. — Но так тоже нельзя, не чужие же…

— Не надо.

— И ты мне не безразлична…

— Ну, пожалуйста…

— Хорошо-хорошо. Только не волнуйся. И я не буду волноваться.

Человек в будке смущённо затоптался, сосульки на усах начали таять, и он смахнул их, как обеденные крошки.

— Ты одна? Впрочем, чего я спрашиваю. Просто не знаю, что сказать.

— А ничего не надо.

— Но, подожди, — уже резко бросил он, — мы же тысячу раз выясняли. Разве я виноват? Жизнь длинная, кого-нибудь встретишь. Ещё на свадьбу пригласишь.