Андрей Диченко - Минское небо

Впервые после недельного больничного заключения я поваляюсь в комнате без обоев, с запыленным и древним, как Советский Союз, ламинатом.

У вас неправильные взгляды на жизнь. Примите снотворное.

Прости меня, Бог, за грехи мои. Просто не могу смириться.

В комнате я увидел свою аккуратно застеленную кровать и неубранную Олеси. Она, видимо, спешила, не ожидая моего скорого возвращения из храма бесплатной медицины. Но, явно питая некие зачаточные позывы к порядку, она все же застелила мое ложе.

Я лег на матрас, закапал нос нафтизином, к которому уже год как пристрастился. Капли отдали горечью в горле. Где-то вдалеке раздавался шум ночной электрички Осиповичского направления.

Dark side of the Force.

Спокойной ночи, Беларусь. Спокойной ночи, Минск. Я тебя ненавижу!

О, Боже! Они стреляют по мирным гражданам!

Проснулся поздно ночью: домой пришла Олеся. Проснулся из-за открытой форточки, которая стала катализатором мощного хлопка двери в мою комнату.

Олеся села за мой стол и облокотилась на него. Волосы у нее были плохо расчесанные, поэтому тень от лампы наполнилась загадочными узорами волосинок, отделившихся от основного пробора. Я, все еще сонный, перевернулся на другой бок и уткнулся лицом в стену.

Тем временем Олеся взяла карандаш и принялась разрисовывать мой стол разными сердечками, и ангелочками, и прочими некрореалистическими символами. Особенность данного процесса была в том, что я ни разу не видел, как Олеся рисует на листике — она использовала исключительно столы, стены, обложки тетрадок, коробки, всякую косметическую утварь. Если собрать ее добродушные рисуночки в тетрадку, то получилась бы неплохая подборка картинок для школьниц младших классов.

— Здорово… — заявил я о себе. После строгого распорядка, царившего в больнице, ненормированный рабочий день казался мне просто дарованной с неба самодержавной властью над собой.

— Привет, Костик, — в тайных правилах общения с Олесей был один пункт: если она меня называет уменьшительно-ласкательно, значит, хочет поговорить о чем-то серьезном и проблемном. — Как у тебя здоровье? Я думала, ты домой поехал, а потом уже позвонили…

— Готов нести цивилизацию народам Африки… — прокомментировав состояние своего здоровья, я сел на кровать и круговыми движениями кулаков принялся тереть глаза до очередного покраснения.

Через несколько минут я встал, потянулся и решил сходить в туалет после столь долгого сна. Отперев скрипучую дверь, я направился к белой узенькой дверце с нарисованной на ней подковой. Видимо, хозяин квартиры узрел в своем унитазе некий сакральный смысл, способный нести удачу людям. Подойдя ближе к двери, я услышал загадочное бульканье и бурление, идущее в разрез с инопланетными сигналами нашего смывного бочка.

Поразмыслив логически, я сделал вывод, что в туалете паленая водка самым наглым образом покидает внутреннее трехмерное пространство Философа и что сейчас, во время столь важного психологического эксперимента, его лучше не отвлекать.

Я зашел в ванную с вечно протекавшим краном, и, пустив холодную воду, справил свою малую нужду прямо в голубую керамическую раковину, своей пышностью напоминающую мне общественные туалеты в провинциальных домах культуры.

Я глянул в зеркало на свои красные мешки под глазами, сполоснул щеки в холодной воде, обтерся жестким черным полотенцем Ботаника и вышел из ванны под звуки блевотного оргазма. Вероятно, паленка из последних сил пыталась задержаться в желудке у Философа.

Философ так разошелся, что мне уже стало страшно и в голову полезли мысли о номере телефона 103… Но потом я подумал о том, что если братья в белых халатах приедут и хотя бы немного поговорят с Философом, то университет он будет заканчивать на заочном отделении, сидя в психушке. Это было, конечно, прикольно, но весьма жестоко с моей стороны.

Когда я вернулся в комнату, то Олеся уже лежала головой на моей подушке с распущенными волосами и грустными глазами, словно вспоминала детство и рекламу молочной компании «Домик в деревне».

— Чего грустишь? — спросил я и присел рядом с ней. Она в ответ лишь скорчила гримасу, означающую, что именно сейчас она об этом говорить не будет, а если и будет, то совсем не о том, о чем хотела бы.

Я глянул на электронные часы, отстающие на три минуты каждую неделю. Меня не было неделю. А значит, сейчас был ровно час ночи. Еще два часа пройдут, и по заверению американских хорроров наступит час активизации сил Адской Конфедерации, или Соединенных Штатов Ада — разницы между которыми нет.