Чарльз Буковски - Истории обыкновенного безумия

в элэсдэшном полете возникают вещи, которые не подчиняются никаким правилам, в нем возникают вещи, которых нет в учебниках и по поводу которых нельзя направить протест члену муниципального совета, травка всего лишь делает более сносным существующее общество; ЛСД — это иное общество внутри самого себя, если вы социально ориентированный тип, вероятно, вы сможете определить ЛСД как «галлюциногенный наркотик» — это простейший способ отказаться от него и обо всем позабыть, однако галлюцинация, ее толкование зависят от вехи, с которой вы начинаете действовать, что бы с вами в это время ни происходило, происходящее и вправду становится реальностью — это может быть и фильм и сон, и половые сношения, и убийство, и превращение в жертву убийства, и поедание мороженого, разве что обману поддаешься позднее, что происходит, то происходит, галлюцинация — это всего лишь словарное слово, одна из общественных опор, когда человек умирает, для него это сама реальность; для других — всего лишь несчастье или то, с чем следует поскорее разделаться, обо всем заботится «Форест лон». когда мир начинает признавать, что ВСЕ части составляют целое, тогда у нас может появиться шанс, все, что видит человек, — реально, это появилось не благодаря какой-то внешней силе, это существовало до его рождения, не вините его в том, что он видит это сейчас, и не вините его в том, что он сходит с ума, ведь педагогическим и духовным силам не хватило мудрости объяснить ему, что экспериментированию нет конца и что все мы должны стать кусочками дерьма в плотном кольце азбучных истин, и больше никем, причина неудачного полета — не ЛСД. это ваша мать, ваш президент, соседская девчонка, мороженщик с грязными руками, дополнительный курс алгебры или испанского, это зловоние нужника в 1926 году, это человек с длинным носом после того, как вам сказали, что длинные носы уродливы; это слабительное, это Бригада имени Абрахама Линкольна, это шоколадки «Тутси» и «Туте и Каспер», это лицо Франклина Рузвельта, это лимонные леденцы, это десятилетняя работа на фабрике и увольнение за пятиминутное опоздание, это старая мымра, преподававшая американскую историю в шестом классе, это ваш сбитый машиной пес, а потом карта, которую вам никто не смог правильно начертить, это список в тридцать страниц длиной и в три мили высотой.

неудачный полет? вся эта страна, весь этот мир совершает неудачный полет, дружище, но если проглотишь таблетку, тебя арестуют.

я до сих пор сижу на пиве — в основном потому, что в сорок семь в меня вцепились железной хваткой, я был бы круглым дураком, если бы решил, что уже ускользнул от всех расставленных мне сетей.

думаю, Джефферс выразил очень хорошую мысль, когда сказал примерно так: берегитесь капканов, друзья, их слишком много, говорят, даже Господь попался в капкан, когда однажды шел по земле, впрочем, нынче кое-кто из нас не совсем уверен, что это был именно Господь, но кем бы он ни был, он знал неплохие фокусы, правда, похоже, слишком много болтал, слишком много болтать может каждый, даже Лири. или я.

сегодня холодный субботний день, и солнце уже клонится к закату, куда вы деваете вечера? будь я Лайзой, я бы расчесывал волосы, но я не Лайза, ну ладно, у меня есть старый «Нэшнл джиографик», и страницы блестят, как будто что-то действительно происходит, конечно, это не так. в этом здании всюду пьяные, целый улей пьянчуг под конец, под окном ходят жены, произнеся, прошипев довольно избитое и ласковое словцо типа «черт», я выдергиваю из машинки эту страницу, она ваша.

Я вышел из длительного запоя, в течение которого лишился малозначительной работы, комнаты и (возможно) рассудка. Переночевав в подворотне, я вышел на солнечный свет, проблевался, пять минут переждал, а потом прикончил остаток вина из бутылки, которую обнаружил в кармане пальто. Я пустился в путь через город, без всякой цели. Пока я шел, мне казалось, будто некая доля вещей обретает смысл. Конечно, это было не так. Но и там, в подворотне, мне вряд ли стало бы легче.

Какое-то время я шел, насилу соображая. В голове у меня копошились смутные мысли о прелестях голодной смерти. Мне хотелось лишь подыскать местечко, чтобы улечься и ждать. Я не испытывал ненависти к обществу, поскольку не имел к нему отношения. С этим фактом я смирился давным-давно.

Вскоре я оказался на окраине города. Дома стояли уже не так близко друг к другу. Появились поля и небольшие фермы. Я был не столько голоден, сколько болен. Стало жарко, я снял пальто и перекинул его через руку. Мне захотелось пить. Нигде не было ни малейшего признака воды. От падения прошлой ночью лицо мое было в крови, волосы растрепались. Смерть от жажды в число легких смертей, в моем представлении, не входила; я решил попросить стакан воды. Миновав первый дом, который почему-то показался мне неприветливым, я направился дальше, к очень большому трехэтажному зеленому дому, окруженному вьющимися растениями, кустами и множеством деревьев. Когда я поднялся на крыльцо, изнутри до меня донеслись странные звуки, и мне почудились запахи сырого мяса, мочи и испражнений. Однако в доме чувствовалось некое дружелюбие; я позвонил.