Давид Гроссман - См. статью «Любовь»

И на глазах ошарашенных Паулы и Фрида согнулся биограф в три погибели, сложился пополам, рухнул на пол и принялся корчиться и извиваться в родовых схватках.

Вассерман:

— Тяжело дышит, натужно втягивает в себя воздух, прямо как настоящая роженица! Борется с неведомыми судорогами, которые скрутили его, бушуют и злобствуют вокруг него и в нем, увлекают его к Пауле, к тому, что в ней, к тому, что сама она в тот час еще не успела ощутить, и под конец чувствует Зайдман, что все его тело, скрученное в тугой комок и запеленутое в жаркие живые пелены, подброшено в воздух, будто созревший плод, покидающий материнское лоно, и в мгновение ока вышвырнут он, точно стальной пружиной, наружу, в ночь, в ту самую дверь, через которую вошел. Фрид и Паула услышали странный звук, напоминающий то ли кошачье мяуканье, то ли овечье блеянье, поглядели друг на друга, и Паула почувствовала вдруг, впервые, словно укус, спазм своей матки.

— время, длительность всего происходящего, всех явлений и ощущений, измеряемая минутами, часами, днями, месяцами, годами, веками и т. п. Одна из координат пространства-времени, вдоль которой протянуты мировые линии физических тел, а также сознание. Важнейшее условие восприятия индивидуумом окружающей действительности и самого себя. Фактор, который невозможно определить однозначно в силу его первичности и общности.

1. Время Казика

Фрид начал исчислять время Казика начиная с 21:00 того вечера, когда младенец был вручен ему Отто, то есть с момента появления белоснежной бабочки, порхавшей над ребенком и многозначительно взмахивавшей крылышками. Исходя из предположения, что средняя продолжительность жизни человеческого существа мужского пола составляет семьдесят два года, доктор вычислил, что одна минута времени Казика равна восемнадцати дням в жизни обычного человека. Одна секунда Казика соответствовала восьми часам Фрида. Одна минута и сорок секунд равнялись общепринятому месяцу. За десять минут Казик взрослел на шесть месяцев. За час — на целых три года. Фрид был насмерть перепуган. Следует, видимо, отметить, что на протяжении той удивительной ночи Фрид предпринял две отчаянных попытки остановить бег времени Казика: вначале потушил свет во всем доме, поскольку надеялся…

Господин Маркус: Исключительно от отчаянья, а не по глупости, избави Бог!

…поскольку надеялся, что в темноте тирания времени по отношению к ребенку немного ослабеет. Затем, незадолго до рассвета, когда Казик был уже юношей двадцати одного года, доктор погрузил его в ванну с холодной водой, снова в той же наивной надежде, что эта процедура остудит хоть немного пыл взбесившегося движителя времени и затормозит процесс. Излишне говорить, что обе попытки не увенчались ни малейшим успехом. Только обострилось ощущение, что срок, отпущенный несчастному, иссякает с ужасающей быстротой и после того, как обезумевшее время покончит с Казиком, весь мир начнет распадаться в том же бешеном темпе. Врач — необходимо подчеркнуть это — в некоторые минуты ощущал, что он сражается тут не только ради одного Казика.

2. Наглядный образ времени

Доступный человеческому взгляду образ времени открылся изумленному Фриду случайно и при скорбных обстоятельствах. Пока он из последних сил гонялся за шустрым младенцем (см. статьи детство и чуждость ), тот умудрился ухватиться за край скатерки, которой была покрыта полка с посудой. Большая керамическая тарелка с изображением четырех голубоватых оленей, застывших на бегу в своих благородных позах, которую Паула любила мечтательно разглядывать, шлепнулась на пол и разлетелась на мелкие куски. Тогда, совершенно не соображая, что он делает, Фрид автоматически выбросил вперед руку и влепил младенцу звонкую пощечину. Крошечное личико сморщилось, раздался короткий визгливый вопль, затем отрывистое обиженное всхлипывание — и все.

Фрид: Господи, Боже, что со мной?! Что я делаю?

Казик, между прочим, мгновенно забыл и оплеуху, и вызванную ею боль и тут же устремился к осколкам, желая, как видно, ознакомиться с ними и позабавиться. Его поразила способность некоего предмета закончить свое существование в результате мгновенного распадения, а не постепенного затухания и разложения. Фрид, мучимый тяжким, грызущим сердце раскаяньем, не в силах поверить, что мог совершить столь грубое нападение на беззащитного младенца — и притом какого младенца! — заведомо обреченного, прикрыл глаза и уже приготовился погрузиться в спасительное отчаяние, как вдруг понял, что даже на это у него не остается времени: ни на попытки разобраться в причинах своей низости, ни на угрызения совести. Казик изо всех сил лупил босой ногой по острым осколкам и пронзительно орал. Причем орал он больше от удивления, чем от боли, потом кинулся к Фриду и доверчиво прижался к нему, не поминая нанесенной обиды. Фрид завопил с ним вместе, потому что понял: вот, жизнь ребенка иссякает буквально у него на глазах, а он бессилен отвратить эту страшную несправедливость, чудовищную боль, не в состоянии даже ради спасения младенца принять ее на себя. Никакая сделка тут невозможна. Но когда Фрид склонился над Казиком и со слезами обнял его, он увидел, что из глубокого пореза на пухленькой ножке не выступило ни капли крови — лишь какие-то белесые хлопья, легчайшие стружки не то сухого льда, не то сгустившегося воздуха выпархивают из раны в ритме биения сердца и тотчас рассеиваются и исчезают в пространстве. И тут он вдруг отчетливо осознал, что это и есть время.