Туве Янссон - Путешествие налегке

Виктория сняла шляпу. Сидя на стуле с прямой спинкой, в побеленной чопорной комнате Хильды, она попыталась и дальше думать о подруге своей юности. Но образ Хильды становился все более и более туманным, едва ли чем-то иным, нежели почти забытым угрызением совести. Виктория закурила третью за этот день сигарету и посвятила себя разглядыванию апельсинов за окном.

Викторию Юханссон в свое время обожали ученики, она умела пробудить их интерес, ее неожиданные паузы не имели ничего общего с рассеянностью; во время этих пауз формулировалась идея, которую следовало изложить с абсолютной ясностью. Да и позднее, в университете, где она читала курс лекций по филологии Севера, Виктория внушала всем большое уважение, несмотря на свою мягкость и тотальное неумение что-либо хулить или навести хоть какой-нибудь порядок в своих бумагах и заметках, которые она вечно теряла или забывала.

Возможно, причиной этого уважения была беспомощная непрактичность Виктории, обезоруживавшая ее учеников, и постоянная ее доброжелательность, пресекавшая всяческую попытку критиканства или насмешки. И кроме того, она внушала уверенность; Виктория казалась надежной уже издалека: невысокая крепкая фигура, которая в тупоносых туфлях спокойно шагала тебе навстречу. Виктория любила ходить в trenchcoat и вообще в широких платьях, но это не мешало тому, что ее tatercape [72] Накидка, горжетка (англ.). Здесь: палантин. была из шиншиллы, а жемчуг — натуральным. Она надевала свое жемчужное ожерелье, когда к ней приходили в гости ученики. Еще до того, как Виктория начала работать в университете, она имела обыкновение устраивать для них раз в неделю небольшие party [73] Приемы (англ.). ; в те времена она угощала их горячим шоколадом с пирожными, потом — мартини с маслинами, и можно было, если захочешь, привести с собой своего друга. Кому-то это могло показаться несколько нарочитой любезностью, но все в конце концов тушевались пред Викторией и заведенным ею порядком вещей; ее не стоило критиковать, ее поступки можно было лишь принимать или нет. Когда молодые люди приходили в гости к Виктории, они держали пари: с чем она не справилась на сей раз; это становилось своего рода игрой. Быть может, она не смогла вытащить пробку из мартини, или же пробка провалилась в бутылку, в квартире погас свет, и никак не исправить повреждение, окно не закрыть, какой-то важный документ завалился за книжную полку и так далее… С известной нежностью приводили они все в порядок, а потом смеясь говорили: «Милая старушка Виктория». Элисабет, возможно, не принадлежала к числу лучших ее учеников, но была прелестна, просто очень прелестна.

Комнату на верхнем этаже в доме Хильды, предназначенную для Виктории, Элисабет привела в порядок. Халат положен на кровать, букет камнеломки, пепельница — на столе. А самое большое внимание со стороны Элисабет — книга Стенли Гарднера [74] Эрл Стенли Гарднер (1889–1970) — американский мастер детектива, автор огромного количества романов (в 1933 году положил начало сериалу из 72 книг), переведенных на 37 языков мира. В 1988 году его имя вошло в Книгу рекордов Гиннесса. — милое дитя не забыло, что Виктория питает слабость к детективам.

Окошко здесь было таким же маленьким, но зато сверху видны были длинные террасы, что, поднимаясь все выше и выше, окаймляли горный склон белыми и розовыми рядами цветущих миндальных деревьев. Элисабет рассказывала о террасах, удерживавших землю от обвалов и строившихся столетиями, она говорила, что в нынешние времена не много найдется таких людей, кто умеет строить стены на старинный манер, без строительного раствора, но как бы обрамляя каждый камень тончайшей деревянной инкрустацией. Виктория как раз чрезвычайно интересовалась стенами; однажды за городом она пыталась подправить каменный причал у берега, но если уж у тебя нет практической сноровки, то ее у тебя, к сожалению, и не будет.

Еще одна маленькая лесенка вела вверх, на террасу на крыше. И оттуда внезапно открывались просторы невиданной красоты. Перед Викторией с истинной величавостью простирались горные цепи, а внизу, в глубокой чаше долины, сама Виктория меньше блохи. Пейзаж выглядел трагическим, торжественным и абсолютно замкнутым. Создавал ли он настроение? От него веяло совершеннейшим одиночеством. Виктория молча стояла и прислушивалась, а потом вдруг заметила, что тишина не была абсолютной: то время от времени — собачий лай, то внизу на проселочной дороге у городка — автомобиль, а очень-очень далеко — звон церковных колоколов. «Все познается в сравнении, — думала она, — ведь и море становится более просторным, если видишь несколько островов, прерывающих линию горизонта… Необходимы контрасты. А теперь, теперь я думаю, что этот трудный день оказался довольно длинным для меня. Я не стану распаковывать вещи и не стану готовить еду. Пойду лягу».