Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

Льдина оказалась длиной в двадцать девять шагов.

– На чем сидишь? – спросили с материка, когда Леше удалось через какое-то судно выйти на связь.

– Поле тут. Одиннадцатиметровый пробивать можно.

– Пару часов продержишься?

– Уже держусь.

Его сняли только через семь часов и восемнадцать минут. Вернувшись в свою холостяцкую комнату, он завел проигрыватель, слушал музыку, смотрел в окно на бескрайние сопки, на редкие зеленые проталины между ними и ни о чем не думал. Утром его ждала новая машина, утром он должен поднять ее в воздух, и было бы непозволительной роскошью предаваться перед полетом эмоциям. Единственное, что он себе позволил – это педантичный разбор особого случая, профессиональный и математически точный анализ своих действий, и этот анализ пилота удовлетворил. Он сделал все, что полагалось делать в аварийных ситуациях военным летчикам, несущим службу на Севере.

– Помните у Суворова: «Везенье, везенье, а где же уменье?», – сказал утром на разборе полетов Командир. – Так вот, хочу отметить: наш «везучий» товарищ показал умение высокого профессионального класса, сумел предотвратить чэпэ.

Несомненно, Командир был прав. Но Леша героем дня себя не чувствовал: когда долго живешь и работаешь на Севере, и людей, и их поступки, и самого себя меряешь какой-то особой меркой. То, что на Большой земле кажется из ряда вон выходящим, героическим, невозможным, тут воспринимается иначе: в суровых условиях диапазон человеческих возможностей становится шире и люди полнее раскрывают себя. Потом, расставшись с белой пустыней, почему-то с трудом приспосабливаются к нормальному ритму жизни, к работе без опасности и риска, к ласковому солнцу, к теплому, не пронизывающему насквозь ветерку. Просто какое-то время привыкают к обычным условиям, как космонавты после земной тяжести и перегрузок привыкают к невесомости.

У Леши периода «адаптации» не было. Он начал свой путь в Звездный городок, перешагнув через северную болезнь. И тут ему снова как бы повезло: перегрузки сурового края еще жили в нем, и госпитальные на их фоне почти не ощущались. Даже нравились, ибо, как Саня понял, это было обычное Лешкино состояние – жить с перегрузками, работать на перегрузках, мечтать о перегрузках. Тут лейтенант, видимо, чувствовал себя как рыба в воде.

– Понимаешь, – старался объяснить он, – когда давит, когда возможности на пределе, чувствуешь себя как бы крепче. В постоянной форме, что ли.

Он замолчал, положив руки под голову, и долго смотрел в окно, за которым раскинулось бескрайнее небо. Бледными светлячками там горели звезды, к которым будущие пахари вселенной мечтали проложить первые борозды. Время – этот информационно-энергетический фактор обеспечения бытия – проходило через них, и где-то на его волнах уже проецировалось их будущее. Но они ничего, совсем ничегошеньки не знали о том, что ждет впереди. Они ждали товарищей из своего изрядно поредевшего полка. Дима и Марс пришли. Ввалились в палату и тоже, не зажигая свет, упали на койки.

– Сколько? – пружинисто поднялся Леша.

– Десять «же», – не отрывая головы от подушки, прохрипел Марс. – Избиение младенцев железобетонными плитами без прелюдии.

– Это немного, если вдуматься.

– Как же, – словно бредя, продолжал Марс. – У меня, вроде, все было. И с пятого этажа без страховки прыгал… И в горящем автомобиле под откос летел… А такого, извините, не испытывал.

– Гагарину и всем первым было тяжелее. Особенно на посадке.

– Непостижимо! И они еще дарили миру ослепительные улыбки! Теперь я, кажется, начинаю кое-что понимать.

– А как ты, Дима? – спросил Саня.

– Плохо, ребята. Совсем расклеился.

– Сейчас заварим крепкий чай – я знакомую медсестру попросил купить для нашей палаты чаю и кипятильник, – поднялся Саня. – Потом – полчаса свежего воздуха. Завтра тяжелый день.

– Чай – это хорошо, – оживился Марс. – А где, кстати, сто килограммов мужской красоты? Где наш белокурый красавец? Уже гуляет?

– Жора уехал. – Саня застыл с кипятильником. – Оставил записку.

– Жаль, – вздохнул Дима. – Он хорошо делает оживляющий массаж.

– Жора уехал совсем.

Две койки одновременно заскрипели, два тела одновременно перевернулись на спину, два усталых взгляда уперлись в старлея доблестных ВВС, два немых вопроса застыли в глазах.

– Как это – совсем? – словно сбрасывая оцепенение, тряхнул головой Дима. – Совсем? Навсегда?

– У него оказалось слабое сердце.