Сильви Жермен - Янтарная ночь

Янтарная Ночь — Огненный Ветер шагал по городу, как по колдовской книге, исполненной неистовства и дивного забвения. Он не имел памяти, не верил в ответственность, плевал на историю и ничуть не любил людей.

Не любил людей. Человеческое существо лишь интриговало его. Он видел в человеке животное, только наполовину оторвавшееся от своей изначальной животности, наполовину вылезшее из земли и грязи. Животное, ставшее в результате этой незавершенной мутации монстром — с акульим брюхом, с магическим половым органом-тотемом, с непредсказуемым, то нежным, то жестоким сердцем единорога, и причудливо вытянутой к безднам неба шеей.

Именно эта неудавшаяся мутация и завораживала его. От какого же темного совокупления произошел этот странный отпрыск — человек? Был ли он следствием блуда между скотами и богами, или между богами и стихиями? Или же возник в результате таинственной и варварской любовной борьбы, вдруг вспыхнувшей в недрах самой ночи?

Человеческое существо было всего лишь натеком в пещерах ночи, злокачественной опухолью, возникшей и разросшейся в пустоте.

Вначале была Тьма, и эта Тьма заключала в хаосе своей черной утробы Горнюю Ночь и Дольний Мрак. Одно разорвало другое, осеменило своим желанием, яростью и криком.

Вначале была Тьма. Она никогда не начиналась, и начиналась постоянно — до бесконечности. В конце будет Тьма. Конец, который здесь всегда, во веки веков.

В ту пору Янтарная Ночь — Огненный Ветер страстно увлекся античными мифами, повествующими о рождении, жизни и битвах богов, а также пространными эпическими сказаниями о приключениях людей-героев. «Теогонию» Гесиода он предпочитал Библии, а Гомера — любой книге по истории. Лютые битвы титанов, циклопов, гекатонхейров, эринний и гигантов воодушевляли его гораздо больше, чем исход из Египта или войны, затевавшиеся разными народами на протяжении веков. Это предпочтение простиралось вплоть до последнерожденного из титанов, Хроноса, но с воцарением Зевса, учредившего правление Олимпийцев, в котором уже проявились некоторые зачатки противных ему порядка и ясности, интерес его пропадал.

Хронос же был Бунтарь, Обманщик, Буян. Тот, кто оскопил своего слишком властного отца кремневым серпом, потом запихал своих братьев обратно в кромешную утробу матери. Тот, кто совокупился со своей сестрой Реей, а шестерых зачатых от него детей пожрал.

Рея — он был очарован этим звучным именем, твердил его порой в часы долгих прогулок, словно заклинание. Время истории и вправду было очень таинственным, как говорил Жасмен; но для Жасмена это означало, что ответственность каждого оказывалась непомерной, ибо, по его словам, «эта ответственность столь велика, что всех нас связывает друг с другом, и не только в настоящем, но также в прошлом и будущем. Мы современники и наших предков, и самых отдаленных потомков». Янтарная же Ночь чувствовал себя современником лишь титанов.

Он повесил на стене своей комнаты репродукцию картины Гойи — огромный, уродливый Хронос, выступая из полутьмы, раздирает тело одного из своих детей. Это одеревенелое тело, схваченное плотоядным отцом, завораживало его; безглавое, с наполовину оторванными руками, но с еще целыми ягодицами, бедрами и ногами, которые, казалось, принадлежали кому-то живому. Ягодицы округлые, чуть полноватые, окутанные тенью, занимали центр полотна. Женские ягодицы. Янтарная Ночь решил, что они принадлежат Деметре, будущей матери Персефоны, царицы Ада и повелительницы мертвых.

Рея, сестра, познанная и оплодотворенная братом. Деметра, дочь, пожранная отцом. Нагая дочь, вздымающая огрызок одной из своих прекрасных рук, словно факел, прямо к зияющей пасти отца — отца с вытаращенными глазами и гривой, подобной потоку белых языков пламени. Вечерами он подолгу созерцал этот чудовищно прекрасный образ, ночами грезил об этом теле — женском теле с отгрызенными руками, с округлыми ягодицами — полушариями нежной глины, бесконечно разминаемой его желанием. Рея, Деметра, Полина, Баладина — эти лица и имена смешивались в его грезах. Себе он виделся Хроносом, низвергающим своего брата Жан-Батиста в огромное гулкое чрево, похожее на лиловый, покрытый язвами барабан; виделся себе Хроносом, рвущим зубами на куски тело Полины, своей матери-предательницы, откусывающим ей голову, плечи, груди. Виделся себе Хроносом, отсекающим член своего собаки-отца, Без-ума-от-Нее. Виделся себе Хроносом, обрушивающимся на легкое тело Баладины, впиваясь руками в ее ягодицы, укореняясь в ней членом.