Сильви Жермен - Янтарная ночь

«Смотри! — еще раз повторил еле слышный голос Виталии, — моя тень никогда тебя не покидала, я сдержала обещание. Вспомни, что я сказала тебе в тот вечер, когда мы расстались, но не разжали наших рук, сплетенных среди картофельной шелухи? Помнишь?» — «Помню, что утром ты исчезла», — ответил Золотая Ночь — Волчья Пасть. «Я не исчезла. Моя любовь не оставила тебя и после смерти, я улыбалась в твоих шагах, никогда не уставая, даже когда ты терялся во тьме этого мира. Что другое могла я тебе дать, кроме моей любви, кроме этой бедняцкой любви? Но что она еще могла сделать, моя любовь, кроме как прилепиться к твоим шагам? Ибо она была так велика, так необъятна, моя любовь к тебе, что даже смерть оказалась слишком тесна для нее, и она не смогла там поместиться. Но если ты очень беден, то все делается огромным, безмерным — голод, стыд, боль и любовь тоже. Все тебе слишком велико, карманы пусты, а сердце такое же бездонное, как и живот. Помнишь, я тебе сказала тогда: моя любовь вмещает море, реки и каналы, и множество народу, мужчин и женщин, и детей тоже. Я тебе сказала еще: знаешь, нынче вечером они все здесь. Я их чувствую вокруг себя. Я говорила о наших тогдашних родичах. Но сегодня ночью моя любовь к тебе вмещает не только море, реки и каналы, но также землю, леса, ветер, животных, розы, дороги, речки, все то, среди чего построена твоя жизнь. Ах! Сколько же их этой ночью, мужчин и женщин, и детей, сколько же их, всех тех, подле которых, с которыми ты построил свою жизнь?» — «Мне уже не сосчитать, не могу, не хочу, — ответил Золотая Ночь — Волчья Пасть. — Они строили мою жизнь только затем, чтобы лучше ее разрушить». Но тень схватила его за волосы, почти с яростью, и вынудила поднять голову на ветру, гудящем от льда; и голос Виталии сказал ему: «А теперь открой свою память, как вольный город, открой настежь свое сердце, как безоружный город. Ибо, смотри, они все здесь. Вот они приближаются».

По-прежнему ничего не было ни видно, ни слышно. Даже голос Виталии умолк. Да и говорил ли он вообще?

Оставалось только чувствовать. Чувствовать кожей. Венами, сухожилиями, нервами. Словно гигантскую дрожь, пробегающую по телу. Ужасающую дрожь.

Кожа.

Человечья кожа, изношенная, как пальто нищего.

Золотая Ночь — Волчья Пасть обнаружил вдруг, что он — лишь кожа. Просторная человечья кожа, выдубленная тысячами солнц, сожженная холодом сотни зим, со въевшейся в нее землей четырех времен года и исхлестанная ветрами всех сторон света. Просторная человечья кожа, навек помеченная поцелуями и ласками пяти женщин, его жен. Жесткая кожа, прокопченная траурными огнями, вечно тлеющими в обломках его сердца.

Кожа.

Человечья кожа, все еще несущая на себе запах волка, запахи земли, ветра и воды. Вечно хранящая аромат женщин! I, в складках шеи, ладоней, в паху, и вкус губ во рту. Человечья кожа, исписанная временем, иссеченная историей и войнами, расцвеченная любовью, по живому искромсанная трауром. Кожа детства, игр, кожа работы, голода, жажды и усталости. Кожа наслаждения и желания, кожа радости и слез. Кожа для пота, слез и морщин. Человечья кожа, единственная, носимая, пока не изотрется, пока не порвется.

Кожа.

Гигантская, распяленная на лице и всех костях тела этой морозной ночью. Ночью мороза и памяти. Барабанная кожа, натянутая на резонатор сердца. Необъятная.

Барабанная кожа, по которой Золотая Ночь — Волчья Пасть принялся вдруг колотить. Сбросил куртку, сорвал рубаху и, обнажившись по пояс, стал лупить себя.

Кожа.

Шагреневая кожа, кожа скорби и зова. А также кожа чуда, выдерживающая в этой пьяной и пронизывающей холодом ночи лвойные удары, наносимые его кулаками и сердцем.

Но кто же стучал по его коже — его кулаки, сердце или же имя каждого из его близких, которых не стало? Кто же стучался по очереди в его обнаженное туловище, в его сердце, звенящее, как фантастический бронзовый гонг?

Кожа.

Кожа для криков.

Виталия. Это было первое имя. Но оно было таким нежным, таким близким, что текло, будто светлая вода. Виталия! И он вновь увидел сказочную улыбку той, что берегла его детский сон, утешала в детских печалях и страхах. Виталия, та, что никогда его не оставляла, была с ним повсюду, каждый миг, даже после своей смерти. Та, что привязала свою золотистую тень к его шагам. Виталия! Это имя озарило его сердце.

Потом приблизилось другое, смешливое и легкое имя той, что произвела его на свет. Эрмини — Виктория. Его мать, еще такая юная, его мать-сестра. Сестра, слишком рано ставшая его матерью и умершая при родах. Эрмини-Виктория. Мать — сестра, женщина-ребенок, ушедшая танцевать босиком со смертью из страха перед жизнью. Эрмини-Виктория… ее имя скользнуло по его коже, как дыхание, заставив чуть заметно встрепенуться сердце.